Ева Габриэльссон - Миллениум, Стиг и я

И прибавила, что собираюсь прибегнуть к помощи главного бухгалтера с работы Стига, поскольку надо отделить счета, объединенные с вычетами, от тех, где отражены возмещенные издержки. Он уже однажды помогал с предыдущими декларациями, так что предмет ему знаком.

Я поведала ему также, что вот уже две недели посещаю психотерапевта и это определенно к лучшему, ибо, как он говорил, самопознание — тоже хорошая школа. Может, это даже главное в такой момент, когда сам не понимаешь, кто ты есть.

Я пожаловалась, что в последнее время сильно ослабла и бывают дни, когда мне приходится оставаться дома и не ездить на работу. Невозможно описать, как мне не хватает Стига. Он всегда твердил, что нельзя бросать начатое и дело следует доводить до конца. Но когда от тебя оторвалась половина, это легче сказать, чем сделать.

В заключение своего послания я передала привет Майе, велела ему себя беречь, чтобы не оказаться в такой же ситуации, как Стиг, который тоже не умел говорить «нет».

На свое письмо я ответа не получила и только месяц спустя поняла почему.

9 мая, понедельник

Сегодня утром пришло письмо из налоговой инспекции с грифом «К вашему сведению». Меня информировали, что в результате описи наследуемого имущества и раздела наследства, о которых сообщили в инспекцию 14 апреля Иоаким и Эрланд, им отходит все, включая половину нашей квартиры. Они отдают детям Иоакима по 100 000 крон (10 000 евро) каждому, из расчетов, сделанных издательством «Норстедт», а мне оставляют мебель, которая оценена в 1200 крон (120 евро)! Тогда я вспомнила, что 13 апреля звонила Эрланду узнать, как идут дела, а он ответил, что ничего не знает и мне надо связаться с Иоакимом, который всем этим занимается. Он разговаривал со мной холодно и отстраненно. А 14 апреля они подали налоговую декларацию.

Какое надругательство над памятью Стига! Над его жизнью, над нашей с ним совместной жизнью в течение тридцати лет! Меня раздирали гнев, унижение, отчаяние и паника. Если Эрланд и Иоаким предъявят иск на половину квартиры, я не смогу расплатиться. Куда же мне деваться?

Перед тем как сесть в поезд до Фалуна, я позвонила Перу Эрику Нильссону и рассказала о пресловутом «К вашему сведению». Делать было нечего! И он пообещал вмешаться.

14 мая, суббота

Я позвонила Сванте Вейлеру, чтобы сказать: разбирая бумага, я нашла наконец тот самый контракт, подписанный Стигом, который меня настойчиво просили найти еще в декабре. Любопытно, но теперь этот документ Вейлера нисколько не интересовал. Он высказал совершенно невероятную вещь: будет лучше, если произведениями Стига станет распоряжаться «Норстедт».

В один из последующих дней мне позвонила Бритт. Она хотела принять участие в переговорах с Эрландом об этом письме из налоговой инспекции. Поскольку я не согласилась, она заявила:

— Ева, я знаю кое-что, о чем не знаешь ты. Я не хотела тебе раньше говорить, потому что ты была не в том состоянии, чтобы слушать.

Оказалось, что в день похорон некто подошел к Бритт и сказал:

— Будь начеку, они уже говорят о том, что все заберут себе.

Я застыла с мобильником в руке, как парализованная. Так вот оно что — все было решено еще тогда.

Бритт настояла на том, что сама поговорит с отцом Стига. И он заявил, что я страдаю умственным расстройством. Доказывалось это тем, что якобы я хотела все деньги передать «Экспо» и фонду газеты, который учредил Стиг. «Как тебе это?» — спросил у Бритт Эрланд и надолго замолчал. Было совершенно ясно, что он никому ничего не отдаст. Но тогда напрашивается вывод: Стиг тоже был сумасшедший, поскольку это он планировал перевести деньги «Экспо».

Когда все эти факты выплыли наружу, я получила множество потрясающих писем от друзей. Некоторые предлагали выступить моими поручителями при займе денег на выкуп половины нашей квартиры, отошедшей семейству Стига. И я поняла, что обладаю богатством… Моими друзьями.

Вот уже семь месяцев, как Стиг ушел от нас. Я только-только начинаю приходить в себя. Сегодня мы с Грунстад, моим врачом-психотерапевтом, говорили об идее, которая укоренилась во мне с детства: за большим счастьем неизбежно следует столь же великое горе. Она убеждала меня, что это неверно и я напрасно каждый день боялась кары за то, что мне было хорошо. Домой я вернулась с чувством небольшого (совсем небольшого) облегчения. Достав новую лампу желтого стекла, я поставила ее на белый лакированный подоконник и в первый раз зажгла. Потом перебрала этажерку в кабинете Стига и поставила на нее его детскую черно-белую фотографию, где он изображен с бабушкой и дедом перед их маленьким деревянным домом. Эта фотография висела у них на кухне, и я ее забрала, когда мы вернулись. Рядом я поставила свое фото, посмотрела на Стига и попросила его приглядывать за мной. А потом долго плакала, опустив голову.