Йефто Дедьер: BASE 66

Когда теплым сентябрьским вечером 1983 года я вошел в ирландский паб «Серебряный кубок», то никак не мог подумать, что это было началом новой жизни, началом приключения, какого я никогда не мог и вообразить.

Я сел за стол рядом с большим плакатом, где было написано «Гиннесс — это здорово для твоего здоровья», и заказал пинту пива. Маленькая компания французов, расположившаяся за соседним столиком, была увлечена какой-то политической дискуссией. Я не обращал на них никакого внимания, пока не услышал, что чей-то голос в той стороне сказал по-английски с американским акцентом: «Вы — чокнутые!» Обладатель голоса повернулся к стойке, чтобы заказать выпивку, и я решил воспользоваться возможностью поговорить с ним. Я спросил, могу ли я угостить его пивом, и он с улыбкой согласился. Сев за мой столик, он представился как Скотт Элдер из штата Коннектикут. По всему видать, он был рад встретить кого-то, с кем можно поговорить хотя бы о пиве, только не о политике. Скотт был симпатичным мускулистым парнем выше среднего роста, с темно-коричневыми волосами, зелеными глазами и длинным прямым носом.

Скотт рассказал, что почти два года работал на Ива Сен-Лорана, но я так и не узнал, какую именно должность он занимал в этой компании. Я решил, что он долго не говорил с кем-то, кто не был бы французом, и теперь хотел воспользоваться случаем. Мать Скотта Элдера работала секретарём, а отец был пилотом американской авиакомпании TWA. Узнав, что я из Швеции, он просиял и внезапно заговорил по-шведски с американским акцентом: «Tycka du om vackra svensk flicka? Jag har bott i Lund i Skane i ett ar fоr att lara svenska!» Уже привыкнув слышать только французскую речь, я сначала не сообразил, что он говорит на моем родном языке. Скотт повторил предложение на невероятно правильном шведском языке, удивившись, что я не понял его сразу. Я не мог поверить своей удаче: придя в ирландский паб в Париже, я сталкиваюсь с американцем, который говорит на шведском языке, изученном в моем родном городе Лунд. Скотт объяснил, что он провел год в Швеции по программе обмена студентами. Это вышло естественным образом из-за многочисленных связей университета Лунда с университетом, в котором Скотт учился в Соединенных Штатах. Мы заказали ещё пива и продолжили разговор. Мало того, что Скотт говорил по-шведски, ещё и оказалось, что он парашютист, но не прыгал уже три месяца. Он, вероятно, думал, что я отреагирую как человек, далёкий от парашютного спорта, и задам классический вопрос: «А что, если парашют не раскроется, когда ты дёрнешь кольцо?» Вместо этого я спросил, сколько прыжков он сделал, и он взглянул на меня с любопытством. Я нарушил тишину, сказав, что у меня 180 прыжков. Скотт рассмеялся и дружески похлопал меня по плечу. Нам казалось, что мы знаем друг друга много лет, хотя встретились только час назад. Скотт сделал 250 прыжков, в том числе приблизительно 100 во Франции. Тем временем бар собирался закрываться на ночь, и крепкое пиво немного затуманило мой мозг. Прежде чем мы уехали, я попросил Скотта записать его адрес. Мы решили прыгать вместе в следующий уикэнд на дропзоне недалеко от Парижа.

У меня засосало под ложечкой, когда я встал с кровати в следующую субботу, спустя неделю после встречи со Скоттом. Я был возбужден, поскольку давно не прыгал. Как правило, если я не прыгал несколько недель, то чувствовал себя не в своей тарелке, но один прыжок — и всё становилось прекрасно. Мой предыдущий прыжок был в Ринкабю три месяца назад. Мы прыгнули с 10000 футов, собрали формацию из шести человек, «разбежались» в стороны и раскрыли наши парашюты. Одна доза свободного падения в месяц была абсолютным минимумом для поддержания моего жизненного тонуса.

Скотт жил в Седьмом районе на авеню де Сакс, 42. Я доехал на метро до станции Сегюр, быстро нашёл этот адрес и осторожно развернул клочок бумаги, на котором у меня был записан код дверного замка. Как только я набрал последнюю цифру, дверь со щелчком открылась, и я вошёл. Квартиру Скотта на четвертом этаже я нашел тоже быстро, поскольку на её двери, вопреки французской традиции, была табличка с его именем. У французов странная привычка не помещать на дверях таких табличек, что часто заставляет гостей звонить в две-три квартиры, пока они не найдут нужную.

Я позвонил в дверь Скотта. Подождав полминуты, я позвонил опять. Никакого ответа. Я стал стучать по толстой деревянной двери, пока не подумал, что разбудил весь дом. Все напрасно. Я попробовал открыть дверь за ручку, и она, к моему удивлению, открылась. Чем он занимается? У него в постели женщина или он просто вышел куда-то позавтракать? Пробравшись через темную прихожую, я оказался в большой комнате. Меня окутал запах пота и выпивки. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел, что под одеялом что-то зашевелилось: Скотт очнулся от глубокого сна. Когда я назвал его по имени, он высунул голову из-под одеяла и спросил: «Чего ты приехал в такую рань?» Он вылез из кровати и направился в ванную, предложив мне что-нибудь выпить из холодильника. Я решил, что он, должно быть, провёл бурную ночь, раз в таком виде.