Евгений Мартынов. Яблони в цвету

А до этого, в 1973 году, Евгений Мартынов был официально зачислен в штат артистов московского эстрадного оркестра «Советская песня» при Росконцерте. Тарификационная комиссия установила ему разовую концертную вокальную ставку солиста оперетты и эстрады в размере 13 рублей, а также разовую инструментальную ставку артиста эстрадного ансамбля в размере 6 рублей. Хоть ставки за концертные выступления (в смешанном концерте) были, мягко говоря, невысокими, но Женя с удовлетворением воспринял тот факт, что стал «вокалистом первой категории» ... В июне того же года он завоевал звание лауреата Всесоюзного конкурса исполнителей советской песни в Минске, исполнив там песни «Темная ночь» (Н. Богословского на слова В. Агатова), «Летят перелетные птицы» (М. Блантера на слова М. Исаковского) и свою «Балладу о матери», благодаря которой получил также и приз зрительских симпатий.

В работе конкурсного жюри принимали участие очень авторитетные деятели культуры, среди них: И. Лученок, Ю. Силантьев, Э. Хиль; председательствовала А. Пахмутова. Следует заметить, что «Баллада» к тому времени была уже широко известна любителям эстрады, прежде всего по удачному выступлению на Всесоюзном телефестивале «Алло, мы ищем таланты!» молодой исполнительницы из Днепропетровска Людмилы Артеменко, ставшей лауреатом престижного молодежного телетурнира. Желанная и в результате минской победы осуществившаяся поездка в Берлин на X Всемирный фестиваль молодежи и студентов (в июле — августе 1973 года), куда Евгений Мартынов отправился в качестве председателя музыкального салона советской делегации, позволила брату ощутить еще большую уверенность в правильности выбранного им пути. Последовавшие после фестиваля обширные гастроли по стране, успешное выступление на телевизионном конкурсе «Молодые голоса», участие в телепередачах и радиопрограммах, первые публикации песен в популярных нотных и журнальных изданиях, лестные отзывы в печати — все это укрепляло брата в его творческих дерзаниях, он буквально на глазах превращался в «красивого лебедя» (хотя «гадким утенком» он никогда не слыл).

Открытые в себе недюжинные вокальные данные вдохновляли брата и на серьезные занятия вокалом. Он еще в институте брал неофициальные уроки пения у своих товарищей-вокалистов, студентов дирижерско-хорового факультета. Теперь же, имея профессиональную школу дыхания (она у вокалистов и духовиков по сути одинакова), распевшись на эстраде, получив официальный статус вокалиста, подтвержденный лауреатским дипломом, и, главное, принятый и поддержанный широкой слушательской аудиторией, — теперь Женя стал брать уроки у профессиональных московских педагогов, у известных певцов и даже у солистов Большого театра. Помнится, голос брата настолько окреп, что от его верхних «соль», «ля-бемоль», «ля», резонировали стекла в окнах и плафоны на люстре,а когда данные ноты брались в полный голос (forte), у меня даже уши закладывало.

Женя регулярно распевался, делал специальную гимнастику и физические упражнения для разогрева и тренировки дыхательно-голосового аппарата... Однако в ноябре 1973 года в работе этого — очень чувствительного и ранимого — аппарата произошел неожиданный для брата сбой: врачи диагностировали «переутомление голосовых связок с предузелковыми образованиями на них» (все вокалисты знают, чем сие чревато). Было предписано полное двухнедельное молчание и трехмесячное воздержание от пения. Женины вокальные наставники и до этой «осечки» убеждали своего неопытного юного коллегу пройти консерваторскую школу пения, чтобы стать настоящим оперным певцом (лирическим тенором) — ведь все способности к тому были налицо. А теперь они почти требовали бросить «эстрадную самодеятельность» — пока не поздно — и после выздоровления идти прямым ходом в консерваторию.

Озадаченный, брат приехал помолчать в Артемовск, а заодно подлечиться у очень хорошего местного ларинголога Д. Г. Соловья (который за полгода до того филигранно вырезал мои большие гланды, мучившие меня 16 лет). Но дома Женя дольше двух недель не задержался, полечился в Москве еще месяц и начал понемногу входить в форму под наблюдением лор-врача поликлиники Большого театра. Перспектива консерватории и исполнителя партии Ленского в «Евгении Онегине» брата, скажу откровенно, не очень привлекала, но выводы кое-какие он для себя сделал: не стал лезть в предельно верхнюю тесситуру и силой втискивать свой характерный баритональный тенор (или лирический баритон) в строго регламентированные академической школой диапазонные рамки, предъявляемые оперному певцу, перестал форсировать звук, облегчил его в нижнем регистре, не пел — как это бывало прежде — без распевки и на протяжении нескольких часов подряд, впредь не пытался подогнать тембр голоса и манеру исполнения под чужие — «звездные» — образцы, стал намного профессиональнее, требовательнее и бережнее относиться к своему вокалу. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.