Юрий Гастев - Судьба «Нищих сибаритов»

Теперь нам пора вернуться к основной нити нашего рассказа, связанной с новыми друзьями нашей троицы и их химическими дарованиями. Вообще-то об их химических открытиях в наиболее употребительном смысле слова уже говорилось выше. Но эти питомцы Химико-технологического института им. Д.И. Менделеева (в просторечии — «менделеевки») зарекомендовали себя незаурядными химиками и в более широком смысле, известном, между прочим, как раз от творца периодической системы [34] В своих мемуарах он рассказывает, как однажды извозчик обратил его внимание на уличную сцену: «Вишь, барин, химика повели!»… .

Отец Коли Вильямса профессор Николай Васильевич Вильямс (сын В.Р. Вильямса) был в те годы заместителем директора по учебной части сельскохозяйственной академии имени Тимирязева (бывшей Петровской) и заведовал там кафедрой органической химии. Семья Вильямсов занимала большую, оставшуюся от деда квартиру тут же, рядом с академией [35] Рядом с этим домом сейчас стоит памятник деду. , так что для Коли (так же, как когда-то Институт Труда для сыновей А.К. Гастева) «тимирязевка» была, можно сказать, вторым домом. Все той же весной 1945 года любознательный юноша обнаружил, что во втором этом доме есть нечто, чего нет в доме первом, а именно — кабинет математики с очень неплохой библиотекой. Рассудив (по-своему вполне резонно), что никто из студентов (да и профессоров) Тимирязевки в обозримое время не будет в состоянии оценить достоинств «Теории множеств» Ф. Хаусдорфа, Коля, как раз в это время увлекшийся математикой и собравшийся переходить на мехмат, решил позаимствовать [36] Термин Гекльберри Финна. эту редкую даже у букинистов книгу для длительного и внимательного изучения.

Чтобы проникнуть вечером в пустующий кабинет математики, Коле и его лучшему друге Володе Медведскому не понадобилось даже подбирать ключей. Библиотека оказалась еще лучше, чем можно было подумать при беглом дневном осмотре, и друзья не нашли резона ждать другого столь же удобного случая для расширения своего научного кругозора. Недаром, однако, кто-то из великих (с укоризной смотревший на друзей со стены кабинета математики) отдал столько сил изучению свойств наклонной плоскости — этот простейший механизм сработал без сбоев и тут, когда компания (тут же был их новый отчаянный друг Лева Малкин и познакомивший их на свою голову Юра Цизин, человек как раз очень скромный и смирный) обнаружила в кабинете (уже в самом кабинете, не в библиотеке) пару десятков новеньких логарифмических линеек и несколько арифмометров. Раздумывать было некогда (неровен час, кто-нибудь зайдет), и через тот же чердак, через который они проникли в храм науки, друзья вынесли из него всю свою интеллектуальную поживу в удивительно кстати оказавшемся при них (интуиция? озарение? научное предвидение?) большом мешке…

Память их не сохранила точной даты этого знаменательного дня (даже но поводу кворума — пардон, состава соучастников — обнаруживаются сегодня расхождения), хорошо лишь запомнилось, что еще снег лежал тогда. Зато навсегда осталась в анналах отечественной культуры (и, разумеется, в вечно хранимых архивах Большой Лубянки) цифра: 7-е апреля. В этот день все четверо (тут-то уж точно четверо) да плюс примкнувший к ним в радостном азарте Юра Гастев, итого, стало быть, пятеро, собрались в спокойной, благополучной, привыкшей к совсем другому обществу квартире полковника Александра Михайловича Медведского на Софийской набережной то ли по случаю очередной ведмедитно-раз…дитной «акции», то ли просто выпить немного, благо деньги завелись: кое-что из арифметико-логарифмической добычи, беспечно рассованной ими по комиссионным, продалось уже…

Читатель здесь вполне мог бы (да и не в первый раз) упрекнуть рассказчика в слишком уж легком тоне рассказа об этих подвигах героев, чуть ли не в любовании ими, а то и вовсе в кокетстве или браваде: ведь как никак речь идет о самом заурядном воровстве (не путать с импозантными «экспроприациями» начала века!). Смеем заверить: нет тут никакого любования, разве что неловкость одна, и, конечно, никто из них не захотел бы сейчас снова оказаться (и, надо полагать, не окажется) в такой роли. Правда, однако, есть правда лишь тогда, когда она вся правда. А ведь все сказанное — было. Да и преувеличивать степень теперешнего раскаяния в старых грехах и теперешнего стыда тоже ни к чему (опять-таки в интересах правды): нет у нас настоящего уважения к социалистической собственности, ну вот нет и все тут. Особенно у самых идейных. Не залезет в карман интеллигент сегодняшний, и в чужую квартиру не залезет, и даже в кабинет математики без спросу. Но вот, скажем, писчую бумагу или разные там копирки-ластики разве уж что самые чудаки (или ханжи?) своими не считают в наших НИИ или редакциях. Не говоря уж о всякой интеллигентной карандашной мелочи. А уж, знаете, поесть и выпить как следует за чужой счет (непонятно, за чей — но уж во всяком случае не за свой — глядишь, он-то как раз и есть социалистический?) на казенном банкете по случаю завершения какого-нибудь синекурного симпозиума в славящейся своим традиционным гостеприимством (знаком вам этот удобный оборот?) окраинной республике [37] Не обижайтесь, соотечественники: если республика, напротив, срединная, то тут как тут есть другая прекрасная формула ― о гостеприимстве русском. (Как показывает опыт встреч за круглым столом, в наше время нет вообще стран с негостеприимным начальством…) — святое дело! Причем ведь это все интеллигенты (если хотите — образованцы {5} 5 Термин А.И. Солженицына. (Прим. А. Ткаченко-Гастева.) ). А что уж говорить о людях заведомо неинтеллигентных, так называемых простых, из которых, как известно, всяческое начальство состоит!..