Юрий Гастев: Судьба «Нищих сибаритов»

Начав вести повествование в третьем лице, рассказчик вскоре убедился, что первоначально избранное им амплуа последовательно беспристрастного и объективного летописца не по зубам ему, да и не по нраву. Но свобода формы, предоставленная таким «отчуждением» автора от своих персонажей, сколь бы внешним, номинальным оно ни было, оказалась чрезвычайно удобной для как бы случайно сложившегося по ходу письма жанра, который можно было бы охарактеризовать как «опыт авторизованной летописи»: стремясь к максимально точному следованию фактам (в частности, сохранены все запомнившиеся имена), автор волен в их отборе, и трактовке, и оценке, не говоря уже о тоне и стилистике разных частей рассказа. Полную ответственность за написанное несет Ю.A. Гастев, в той или иной мере согласовавший части текста с многими упомянутыми в нем лицами, но сознательно отказавшийся считать такое согласование непременным условием публикации.

27 февраля 1946 г. Судебная коллегия Московского городского суда под председательством председателя Мосгорсуда Васнева [1] Имена народных заседателей и секретаря суда не запомнились. закончила трехдневное слушание уголовного дела по обвинению Николая Николаевича Вильямса, Леопольда Александровича Медведского, Юрия Сергеевича Цизина и Льва Михайловича Малкина по ст. 58, п. 10, ч. 2, 58, п. 11, 74, ч. 2 и 162, п. Г, и Юрия Алексеевича Гастева по ст. 58, п. 10, ч. 2 и 58, п. 11 УК РСФСР. В качестве государственного обвинителя выступал государственный советник юстиции 2 класса Дарон {1} 1 В части второй «Судьбы „Нищих Сибаритов“» эта фамилия фигурирует как «Дорон». (Прим. А. Ткаченко-Гастева.) , обвиняемых защищали члены Московской коллегии адвокатов: Вильямса и Гастева — Г.А. Корякин, Медведского — Ковельман, Малкина — Альтшуллер, Цизин не запомнил фамилию защищавшей его женщины-адвоката.

Суд был закрытым, но на оглашение приговора впустили публику, по тем временам довольно многочисленную — во всяком случае, память подсудимых сохранила ощущение «полного зала», что, впрочем, немудрено, если вспомнить размеры помещений в здании Мосгорсуда на Каланчевской улице. Так или иначе, в сознании подсудимых, и без того возбужденных необычностью трехдневной процедуры (при всей своей гнусной будничности все же по-своему торжественной и безусловно театральной) и встречей друг с другом, очевидная трагичность этих минут была временно заслонена дополнительной нервной встряской: впервые за несколько месяцев они увидели несколько десятков знакомых и дорогих им лиц — родных и друзей по Московскому университету и Химико-технологическому институту имени Менделеева. К тому же, эти пятеро как-никак оказались в центре внимания — к такому искусу не вполне безразличны порой и более взрослые люди, а тут никому не было еще и двадцати лет (двоим было вовсе по семнадцать)…

Разумеется, справедливые судьи [2] О судьбе некоторых из них см. ниже. позаботились, чтобы каждому хватило времени на осознание происшедшего: Вильямс и Медведский получили по 7 лет лагерей + 3 года поражения в правах, Цизин — 6 + 2 «по рогам», Малкин и Гастев — по 5 + 2. Стоит, правда, заметить, что в те «ревущие сороковые» годы такие «срока» воспринимались как весьма умеренные на фоне «червонцев» и «четвертаков» «изменников родины» 45-го года. Время «повторников» (49-й) и «сионистских шпионов» (52–53) еще не наступило, да и большинство «бытовиков» тех лет имело лет по 8-10. Похоже, что героям этого повествования не на шутку повезло: они оказались едва ли не первыми, кого судил не военный трибунал войск НКВД Московского военного округа, куда, в согласии с практикой того времени и формулировкой ч. 2 ст. 58–10 («те же преступления, совершенные в военное время»), было первоначально направлено лубянскими следователями их дело, а обычный, «гражданский» суд с давно уже никем не виданной роскошью — адвокатами. Защита, правда, осуществлялась ими несколько своеобразно (см. ниже), а в формулировке относительно мягкого приговора прозвучала внешне кровожадная фраза (по-видимому, лишь для непривычных ушей, а на самом деле вполне ритуальная): что-то вроде «учитывая возраст подсудимых, их первую судимость, признание ими своей вины, а также тяжелую болезнь Малкина и Гастева, суд счел возможным не применять к подсудимым высшей меры наказания». Но как бы там ни было — далеко не «на полную катушку».