Николай Ляшенко: Война от звонка до звонка. Записки окопного офицера

Напутствуя нас перед первым боем, комиссар батальона сказал:

— Ну вот, товарищи, пришел и наш час. Вы идете в первый бой с ненавистным врагом, с гитлеровскими захватчиками. Будьте мужественными и достойными воинами защитницы трудового народа — нашей доблестной Красной Армии!

Ответив дружным «Ура!», мы разошлись по своим полкам.

Не скажу, чтобы в этот момент меня одолевали какие-либо чувства восторга или страха, душевного подъема или уныния, боязни смерти или желания отличиться. Нет, об этом я не думал. Скорее всего, в этот момент в глубине сознания гнездилось чувство неизвестности. Отсутствовало полное представление о конкретных деталях войны — с чего она начинается, чем заполнен ее каждый день и каждая ночь, каждое утро и каждый вечер?

Ясно было одно: либо мы выдержим эту борьбу с фашизмом и разобьем его, либо погибнем — вопрос мог стоять только так.

Боевые части нашей дивизии успешно теснили противника и ушли далеко вперед. В поисках своего полка я вышел на господствующую высоту. Здесь скрещивались и разбегались в разные стороны шоссейные и грунтовые дороги. Прямо на юг уходило вдаль белое шоссе, слева от него за большой ровной поляной, прилепившись к густому лесу, стояла небольшая деревня Гайтолово, а еще левее, прямо на восток, особняком на возвышенном месте расположилась богатая деревня Тортолово. С высоты далеко просматривались окрестности. На южном направлении по обеим сторонам шоссе трещали автоматы и пулеметы, хлопали одиночные выстрелы из винтовок. Временами рвались ручные гранаты, с треском разрывались ротные и батальонные мины. Артиллерия с обеих сторон почему-то молчала. Но я видел, как наши артиллеристы энергично готовят огневые позиции. Неподалеку от шоссе на опушке осиновой рощи вырубали деревья перед стволами орудий, сооружали дерновые валы вокруг пушек, орудийные расчеты бегом подносили к орудиям ящики со снарядами, копали для них погреба. С правой стороны шоссе, почти рядом с кюветом связисты тянули телефонный кабель, навешивая его прямо на сучья деревьев, а на открытых полянах укладывали кабель в вырытые канавки и маскировали кусочками дерна и мхом.

Узнав у проходивших мимо штабных офицеров, где находится искомый мною полк, я быстро спустился с высоты и зашагал по шоссе. По дороге ко мне присоединилось несколько солдат и офицеров. Навстречу, с передовой, шли первые раненые, и мы, движимые любопытством, набрасывались на них с вопросами: «Ну как немцы? Где они?» На эти стереотипные вопросы одни пожимали плечами, другие со злостью огрызались: «Догонишь, так узнаешь, как немцы!»

В воздухе показался немецкий самолет-разведчик, и мы быстро сбежали с шоссе в лес. Пройдя два-три километра лесом, мы наткнулись на брошенные немцами позиции. Это были наскоро отрытые ячейки, пулеметные точки находились просто в круглых ямах, прикрытых скорее от солнца, чем от пуль и снарядов. Никакой системы обороны не было. По небрежности и бессистемности этих «фортификаций» было ясно, что обороняться здесь немцы никак не предполагали, ведь за три года войны им почти не приходилось встречать сопротивления.

Прошли еще несколько километров, и все чаще стали попадаться одиночные трупы зверски умерщвленных наших солдат, а потом и целые груды тел. Присмотревшись, мы увидели, что все эти люди были умерщвлены разными орудиями смерти. Вот свежая груда тел из пяти трупов, изуродованных самым зверским образом: разбиты головы, рассечены грудные клетки, выколоты глаза, вспороты животы, а у некоторых во рту остались торчать немецкие штыки. Поспешно отступая, немцы, как мы поняли, специально оставили на пути нашей армии эти трупы, чтобы устрашить нас, для чего самым зверским образом убивали военнопленных. Можно ли представить более дикое и глупое мнение немцев о нас, советских людях?

Вокруг трупов постепенно образовалась большая группа наших солдат и офицеров, с негодованием и удивлением рассматривавших первые следы «цивилизации» фашистов. Стихийно возник митинг. Здесь я впервые во всей полноте понял и ощутил свою миссию — миссию политрука. Она рождалась как протест против этой дикой расправы над обезоруженными пленными. Я говорил о нарушении международных конвенций и соглашений, разоблачая идеологию фашизма, ее бесчеловечность, и лица солдат постепенно становились все более суровыми, даже злыми. С негодованием и ненавистью к захватчикам расходились люди.