Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

— Молодец, заслуживаешь сто грамм! — одобрительно похлопывал он меня по плечу и совал в нос его любимый нашатырный спирт.

— Сто грамм! — умоляющим тоном повторил я его последние слова, но тренер замахал руками, — ты что, хочешь, чтобы нас дисквалифицировали! Выходи в зал и там пусть кто хочет и дает тебе твои сто грамм — но только не я!

Я выполз в зал, там меня встретила жена, а с ней и пришедшие болеть мои приятели. Сто грамм и даже чуть больше нашлись; я выпил их с горячим чаем, аскорбинкой и медом. Силы вернулись и я, казалось, готов был выступать по-новой. Но меня увели из зала, я не смотрел дальнейших соревнований и не участвовал в заключительном параде. Потом мне сказали, что в жиме я так и остался первым, а по сумме троеборья вошел в десятку.

Бесплатный билет на поезд обратно мне полагался как участнику, у жены обратный билет уже имелся. Осталось еще немного денег и талоны, что мы благополучно и пропили. Накануне отъезда я разыскал Настю, поведал ей о моих делах и стал прощаться.

— Я должен зимой приехать, я хочу видеть тебя, ты ведь простишь меня, не правда ли? — скороговоркой высказал я, пытаясь заглянуть ей в глаза. Настя отрешенно смотрела куда-то вниз и странно улыбалась. Подконец она подняла глаза на меня, продолжая улыбаться одними губами. Но во взгляде ее, как уже упоминал об этом, я прочел судьбу нашей любви, и она не показалась мне оптимистичной.

Я быстро поцеловал ее, она не отворачивалась, но и не отвечала мне. Отойдя на несколько шагов, я обернулся и увидел на лице Насти тот же взгляд и ту же улыбку. Я ссутулился, опустил голову и пошел туда, куда надо было идти …

Вернувшись в Тбилиси, я лихорадочно принялся за чертежи. Делать их я не умел, как не умеет, пожалуй, даже самый лучший студент, не имевший дела с реальным производством. Да и на кафедре мне не очень-то могли помочь — производственников там не было. Я обложился справочниками и, как мог, выполнял чертежи. Кафедра помогала мне хоть тем, что ставила отличные оценки за то, что я фактически не сдавал.

Наступила осень, а затем и зима. В конце декабря у жены начались роды, и 26 декабря она родила сына, которого в честь моего отца назвали Владимиром. Потом уже я узнал, что нельзя называть ребенка в честь умершего, а тем более, погибшего деда. Вроде, имя умершего будет довлеть над ним. Ребенок еле выжил после родов; какое-то время в роддоме говорили, что мы должны смириться с его потерей. Но ребенок выжил; правда, век его был недолог — в 41 год он умер от инсульта. Владимир был дважды женат — первый раз на польке, второй — на гречанке. От первого брака у него остались сын и дочка — мои внук и внучка, которые теперь учатся и живут в Польше, и у которых там уже родилась дочка — моя правнучка. Дожил-таки я до правнуков! По научной линии сын не пошел, но получил инженерное образование. Его «носило» по свету: он жил в Тбилиси, Тольятти, Курске, Сухуми, Москве, Орехово-Зуеве (где и умер), а также в Германии, Австрии, Греции. У него были большие склонности к изобразительному творчеству — он вырезал художественные изделия из дерева, изготовлял ювелирные изделия из металлов, рисовал. Но серьезно он ничем так и не занялся — постоянно менял места жительства и род занятий. Но самое лучшее, что он сделал — оставил двоих детей, которые, дай Бог, проживут лучшую жизнь возможно в стабильной и благополучной Европе, под защитой Евросоюза и НАТО.

Надо сказать, что переход от холопского социализма к криминальному капитализму у нас в стране сломал много судеб, особенно людей несильных духом и излишне чувствительных. Но, безусловно, этот переход от совершенно нереального, надуманного «царства небесного» на Земле, причем в отдельно взятой стране, был необходим. Но «хотели — как лучше, а получилось — как всегда», совсем как в крылатой фразе нашего бывшего премьера Черномырдина.

В январе я закончил чертежи, сделали, как было тогда положено, с них кальки, с калек — светокопии — «синьки». Затем, выхлопотав себе командировку по студенческой научной линии, я поехал недели на две в Москву. Первым делом я зашел в общежитие МИИТа. Опять было каникулярное время (окончилась зимняя сессия) и комнаты были свободны. «Мой друг» Немцов выделил мне койко-место аж на две недели. Я помчался на четвертый этаж в комнату, где жили Зина с Настей.

Стучу в дверь и чувствую, что стук сердца превосходит по громкости стук в дверь. Зина оказалась дома, встретила она меня приветливо, но странно. Рассказала, что Настя у себя в Тучково и если я хочу, то могу туда поехать.