Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

И мы «тяпнули». Потом еще. Водка кончилась и Вова побежал в магазин.

Оля была возбуждена и страшно довольна. Пока Вова бегал в магазин, Оля горячо убеждала меня:

— Это нечто новое, сейчас вся творческая элита не отвергает это! Не обижай человека, он очень одинок, а трахаться совсем не обязательно!

Прибежал Вова, принес литровку виски. Мы выпили за творческую элиту, за любовь до брака… и так далее, потом просто бормотали: «Бум!». Меня повело, хватаясь за все, я поковылял к кровати и рухнул. Вова продолжил тосты с Олей…

Я проснулся часов в шесть утра — захотелось пить. Я заметил, что лежу поверх одеяла, а рядом лежит что-то непонятное, тоже одетое. Батюшки-светы, да это же мужик белобрысый! Откуда он здесь, да и где я сам?

Осмотревшись, я понял, что нахожусь в своей койке в комнате на Таганке. Где же Оля? Обернувшись, я увидел Олю, тоже одетую, на тахте, которая служила нам тайным ложем до женитьбы. Я перелез через мужика и, выпив воды, сдвинул Олю к стенке и лег с ней. Постепенно стала приходить память, и я припомнил вчерашний вечер. Растолкав Олю, я приказал ей рассказать все, как было.

— Ничего не было, выпили вы с Вовой, ну и завалились на койку вместе. Не бойся, вы оба заснули мгновенно, оба одетые, так что ничего и быть не могло! Вова — хохмач и хороший парень, не обижай его, как проснется! А теперь поспим немного, голова болит! — попросила Оля.

У меня самого раскалывалась голова, и я заснул. Утром Вова заспешил на свои занятия, и Оля его проводила. Я притворился спящим. Вова поцеловал меня в щечку, Олю тоже, и ушел.

Занятий у меня сегодня не было, и я решил выспаться. Мы разделись и перешли на широкую постель. Оля стала приставать.

— Или ты больше не будешь спаривать меня с бабами, мужиками, животными, растениями, или я не буду подаваться на твои приставания, то бишь — на любовь! — предупредил я Олю.

Оля клятвенно обещала не спаривать меня больше ни с кем, и я подался на ее приставания, то бишь — на любовь.

Вот, рассказываю я про нашу с Олей веселую жизнь, а как же Моня? Ведь он все это дело с моей и Олиной женитьбой затевал, как ширму для своих хитрых целей. Но Оля стала избегать встреч с Моней, и если и встречались с ним, то только в моем присутствии. Причем держала она его в «черном теле». А Моня смотрел на нее, моргал, и чуть ни плакал.

Однажды он осмелился перечить ей в чем-то. Оля вспылила и отчитала его:

— Как смеешь ты, несчастный кандидат наук, спорить с профессоршей? — И это было сказано без тени юмора.

Или как-то Моня разлил в комнате какую-то жидкость — чай там, или кофе. Оля тут же принялась отчитывать его за неряшливость. Она, дескать, день и ночь блюдет чистоту жилья, а Моня только и «гадит» вокруг себя. Да, да, именно так и сказала — «гадит»!

Бедный Моня разорвал на себе белую рубашку (хорошо, что полетели только пуговицы!) и с истеричными причитаниями стал подтирать ею пол. Я отчитал Олю, заставил ее пришить пуговицы «взад» и выстирать рубашку.

Был теплый апрель. Я вечером, в первый раз после зимы, открыл окно и стряхнул вниз пыль с карниза. И из-под окна метнулась чья-то фигура.

— Моня! — разглядел я, — Моня, что ты здесь делаешь? Но Моня стоял неподвижно у дерева посреди двора.

Я выбежал во двор и подошел к Моне. Он стоял у дерева с отсутствующим выражением лица, а из глаз его капали слезы.

— Моня, ты что, пьян? — спросил я. Но тот только молча покачал головой. Я затащил его в комнату. Мы с Олей тормошили его, замучили его вопросами, но Моня не отвечал. Пытался улыбнуться сквозь слезы, но глаза все равно оставались печальными.

— Развожусь с Капой! — наконец выдавил он из себя, — не могу больше жить с ней. Я ночами стою у вас под окном, слушаю все ваши разговоры. Я знаю, что вы живете друг с другом как муж с женой и обманываете меня. Когда вечером вы задергиваете штору, я становлюсь на ящик и подсматриваю за вами в щелку. А зайти не могу — стыдно!

Я слушал моего друга, не зная, что и отвечать ему. Оля гладила его по голове и целовала в лицо, плача при этом. Индийский фильм, да и только! Оставалось разве только запеть всем вместе: «Дуниа, а-а-а!» и заплясать босиком.

Но мы не стали этого делать, а «врезали» водки. Русские же мы, в конце концов — и я, и Моня — карайлар, и француженка Оля! На ночь мы Моню не отпустили. Я хотел, было, лечь на узенькую тахту, наше первое ложе, по-дружбе уступив свое место Моне, но Оля запротестовала, и предложила улечься втроем на наше брачное ложе. Тогда мы с Моней оба замотали головами.