Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

4. Считать нецелесообразным участие коменданта общежитий ЦНИИС тов. Мазиной Т.П. в управлении делами мужского общежития ЦНИИС им. Дм. Рябоконя.

Председатель собрания Дм. Рябоконь.

Секретарь С. Асадуллин.

Я отпечатал протокол на своей пишущей машинке «Москва» в трех экземплярах, один из которых отнесли в канцелярию зам. директора по АХЧ — Чусова, а другой подшили в дела общежития — в отдельную папку. Третий я взял себе на память, и он сейчас лежит передо мной.

Я немедленно подобрал на Опытном заводе латунную доску приличного размера и бормашиной выгравировал на ней: «Мужское общежитие им. Дм. Рябоконя». Огромными винтами с гайками мы навечно прикрутили доску ко входной двери и забили резьбу, чтобы развинтить было невозможно. Заодно сменили замок в двери, и Маша теперь вынуждена была звонить, когда шла убирать к нам.

Мазина была в бешенстве, она пыталась поцарапать гвоздем нашу латунную доску, но Лукьяныч пригрозил ей уголовным делом за порчу имущества. Ее ознакомили с протоколом собрания жильцов и сказали, что копия протокола находится в делах канцелярии АХЧ.

Рабочие постановили, что в твоих услугах, Мазина, мы больше не нуждаемся. А у нас, Мазина, в стране власть рабочих. Маша будет нам убирать и приносить белье, а ты, Мазина, нам и даром не нужна! — строго сказал ей герой войны и труда Дм. Рябоконь и захлопнул перед ней дверь.

Примерно через неделю пришла комиссия из трех женщин, наверное, из АХЧ ЦНИИС. Вежливо поздоровавшись, они попросили разрешения поговорить с Дм. Рябоконем. Лукьяныч вытер руки о подол френча, надел фуражку без кокарды, и за руку поздоровался с каждой из женщин.

Мы сели у нас в комнате, и я поставил перед собой машинку.

— А это что? — удивилась одна из женщин.

— А это я буду вести протокол, ведь вы, чай, не на чай пришли? — скаламбурил я.

Дамы посерьезнели.

— Это мой секретарь, — пояснил Лукьяныч, — я ему поручил вести дела общежития. Он — ученый, почти профессор, его на мякине не проведешь! — хихикнул наш руководитель общежития.

— Не считаете ли вы, Дмитрий Лукьяныч, что называть общежитие вашим именем — это несколько нескромно? — начала одна из женщин.

— Очень даже скромно! — уверенно отвечал Лукьяныч, — я — участник войны, ветеран, я кровь проливал за вас, а потом строил Москву — тоже для вас. Вот вы все в квартирах живете, а я — не взял, хотя и предлагали. Я с рабочими хочу жить, я — очень скромный человек!

— Дмитрий Лукьяныч — это образец советского человека, с которого мы должны строить свою жизнь. Вся его жизнь была отдана служению рабочим, простым советским людям. Поэтому он и заслужил ту честь, о которой вы говорите, — пояснил я. — Да и потом, велика ли честь — в общежитии-то всего пять человек живут, и все они беззаветно преданы своему руководителю. Включая его самого!

— Товарищ Рябоконь, но ведь именами живых не принято ничего называть! Вот умрете — и пусть вашим именем и называют! — продолжила другая дама.

Лукьяныч панически боялся смерти и поднял крик: — Ты что это говоришь такое, ты что, с ума сошла, что ли? Ты хочешь, чтобы я умер? — смотрите, люди добрые, что эта ведьма сказала! Тебя Гитлер, что ли, послал сюда, он тоже хотел меня убить, но не вышло!

Лукьяныч состроил кукиш и сунул даме под нос. — Накося, выкуси!

Взбешенный Лукьяныч вскочил и вышел из комнаты.

— Зачем вы взволновали старого больного фронтовика (чуть не добавил «и полицая»!), — усовестил я даму, задавшую вопрос. А отвечу я вам так, — как называется школа, что по дороге в деревню Медведково? Имени Гагарина? Но Гагарин ведь — жив и здравствует! Называть еще примеры?

Комиссия встала и стала собираться, Лукьяныч из кухни попросил их не приходить больше, или, если придут, то задавать вопросы поумнее.

Я понял, что это — проделки Мазиной. Но и я не оставался в долгу. Жила моя врагиня неподалеку на третьем этаже пятиэтажной хрущевки. Я разузнал номер ее дома, квартиры, и распечатал штук 50 коротких объявлений:

«Куплю собаку дворовой породы для охраны участка. Приводить по адресу: (адрес Мазиной с указанием этажа и квартиры)».

Объявления я расклеил возле магазинов и забегаловок. И десятки ханыг бросились отлавливать бродячих собак, чтобы отнести их к Мазиной, — вдруг на бутылку перепадет! Ханыг, разумеется, гнали, но собак они уже обратно не вели, а бросали прямо у дверей. Лай, визг и вой брошеных собак был слышен даже в общежитии.

Как-то Лукьяныч купил за рубль у какого-то несостоявшегося пьяного художника копию картины «Даная» Рембранта. Картина была незакончена, но сама «Даная» вышла наславу — если до этого не был импотентом, то, посмотрев на эту «Данаю» — станешь обязательно. То ли у Лукьяныча вкус был особый, то ли он чрезмерно любил полных женщин, но он не уставал нахваливать свою «Данаю».