Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

— Тсс, Маша! — он приставил палец к губам, — подойди сюда, тебе лучше знать обо всем, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему ему все с рук сходит? Почему его ЦНИИСовское начальство само сюда подселило? Так знай, что он — оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он слушает, кто что говорит и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А вчера он ночью с задания пришел, уставший, говорит, что пару шпионов пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет, и вот забыл на тумбочке. Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты Маша, по утрам лучше дергай за дверь, если открыта — заходи, убирай, а если заперта, лучше не беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? Вот Володя и Хазрет узнали про все и тут же смотались. А я — его старый друг, он меня не трогает…

Спасибо Вадиму, теперь Маша не шваркает шваброй по ножкам кроватей, не заходит утром, пока я сплю, да и здороваться стала совсем по-другому — с поклоном. А я, как ни в чем не бывало, нет, нет, да и спрошу ее:

— Ну, как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не купишь в магазинах, не так ли? И сверлю ее глазами.

— Нет, что вы (на «вы» перешла, подхалимка!), это все временные трудности, мы властям нашим верим и любим их!

Да и Вадим остался не в накладе — он тоже любил по утрам поспать.

Итак, возвращаюсь к моей надувной подруге, которую назвал я ласковым именем «Муся». Сперва я пользовался ею просто из любопытства. Надувал ее то сильнее, то слабее, исследовал все ее явные и скрытые возможности. Надо отдать должное создателям этой прелести — потрудились они наславу и знание вопроса проявили изрядное.

Теперь продают каких-то надувных уродин — от взгляда на них импотентом можно заделаться. А моя Муся была красавицей — все было продумано, все было натурально — ни швов не видно, ни клапанов. Максимум натуральности — каждый пальчик отдельно, кожа — бархатистая, как настоящая. Краски, правда, кое-где пооблезли, на сосках, например. Чувствовалось, что они раньше были коричневыми, а теперь облезли до белизны. Сосал, что ли, их ее бывший «муж»? Ротик приоткрыт чуть-чуть, не разинут настеж, как у современных чучел. И зубки белые (мягкие, правда!), чуть-чуть виднеются. Глазки полузакрыты, не смотрят нагло прямо в рот! Ну, прямо не кукла, а Мона-Лиза!

Постепенно я стал чувствовать к Мусе привязанность, разговаривал с ней, а за лето успел даже полюбить ее. Да, да, как настоящую женщину. Даже лучше

— молчаливую, скромную, покорную, верную! Возвращаясь домой, я тут же нащупывал ее в тумбочке. Надувая, придирчиво осматривал ее и принюхивался — не прикасался ли к ней кто другой. Понемногу я прекратил заниматься с Мусей излишествами, ну разве только по сильной пьяни. Нежно целовал ее после надувания, ласкал, как живую бабу.

Наступила на меня болезнь, называемая «пигмалионизмом», по имени скульптора Пигмалиона, влюбишегося в свое создание. Да я уже и на живых-то баб перестал смотреть, быстрее бы домой, к моей родной Мусе. Теперь я понял, почему сейчас таких уродин надувных выпускают — чтобы не влюблялись!

Чувствую, что крыша моя едет, причем с ускорением. Подарить Мусю другому — никогда! Чтобы ее коснулась рука, или (о, ужас!), какая-нибудь другая часть тела чужого человека!

И решил я ее «убить». Пусть ни мне, ни другому! А оставаться с ней — тоже невозможно, с ума схожу, в натуре! Надул я ее, поцеловал во все любимые места, попросил прощения, и ножом кухонным — пырь, пырь! Муся засвистела, задергалась, сникла и опала. Я завернул ее в газеты, и, озираясь, как натуральный убийца, вынес «тело» на кухню. Там никого не было, угольная печь пылала.

«Крематорий!» — грустно улыбнулся я и засунул свернутое тельце убитой Муси в дверцу печи. Печь заполыхала, разнесся запах горелой резины. В моей душе творилось что-то ненормальное — я плакал, как по человеку, а ведь, по сути, горела-то резиновая камера.

А скульптура Галатеи — не кусок камня ли? А человек — не химические ли элементы, собранные в известной пропорции? Если же главное — душа, то почему она не может быть в статуе, картине, кукле? Так как в то время я был гораздо менее подкован в этих вопросах, чем сейчас, то не нашел ничего лучшего, чем пойти в магазин, купить бутылку и нажраться — напиться, то есть.

Магия Муси прошла быстро, но даже сейчас, когда вспоминаю эти «пырь, пырь!» ножом, этот сист воздуха и полузакрытые, укоризненные глаза Муси, волосы на теле шевелятся.