Виктор Бронштейн - Маятник бизнеса - между орденом и тюрьмой

Среди руководителей производства такого перебора не было, да и места там были весьма горячие, поэтому на мою фамилию никто не обращал внимания, хотя, впрочем, мать у меня, Ольга Андреевна Миронова, была русской. Назначение меня, вчерашнего студента, хотя и ленинского стипендиата, прошедшего всего лишь годовую школу старшего мастера и полугодовую — заместителя начальника цеха, руководителем одного из самых крупных (более 600 человек) и отстающих цехов, было очень смелым и рискованным шагом авторитетного директора. В ту пору, восприимчивый ко всему новому, я очень многое успел почерпнуть и у еврейско-украинской команды умнейших руководителей завода, и, что не менее важно, у опытнейших мастеров своего цеха. Буквально все мои мастера были так называемые практики, то есть без высшего образования, выходцы из рабочих, но с богатым опытом и знанием жизни. Через полтора-два года работы настоящей сенсацией на заводе стало вручение моему цеху переходящего Красного знамени за победу в социалистическом соревновании. Причём проходило это мероприятие весьма торжественно в Музыкальном театре, и шёл я со знаменем под шквал аплодисментов через весь зал по ковровой дорожке, как в будущем хаживали губернаторы во время инаугурации.

Двенадцатичасовой, а в последние дни каждого месяца и круглосуточной эффективной работой я оправдал ожидания директора и вывел отстающий сварочно-штамповочный цех, мёртвой хваткой держащий смежные сборочные цеха, из прорыва.

Сегодня, спустя десятилетия, имея высокие областные и даже правительственные награды, то Красное знамя, вручённое мне, молодому специалисту, оставшемуся навсегда в далёких семидесятых годах, считаю самой важной наградой, вырванной в тяжелейшей борьбе. Нередко во сне я возвращаюсь и в свой родной цех, и в свою мелькнувшую юность. Стоит закрыть глаза, и на нейронном экране памяти легко оживают события и люди тех, ставших уже далёкими, лет.

Вижу поразившие меня при первом свидании с заводом фонтаны и благоухающие клумбы цветов. Вижу ослепительные всполохи сварки, слышу бесконечные удары сотен прессов, сливающиеся в резкую и громкую непрерывную музыку, где солирует четырёхсот-тонный, самый большой на заводе пресс. Вижу просторный кабинет, расположенный на антресолях внутри цеха без вида на улицу, но зато с вечерними лучами заходящего солнца, долетающими из цеховых фонарей вдоль всей крыши огромного корпуса. Вижу и почти старинный письменный стол с зелёным сукном, хранящий тепло рук немалого числа моих предшественников. Старожилы утверждали, что когда-то стол верой и правдой служил первому директору завода, будущему министру А. А. Ежевскому. Моему большому успеху, возможно, способствовал и этот мистический стол, и утренние полуторачасовые пешие переходы из центра города до заводской окраины, и зашкаливающие трескучие морозы, и восходы слепящего своей золотистой и вечной энергией солнца, разрывающего предутренний вселенский голубоватый мрак. Как фантастически далеко было тогда до гибели предприятия, до крушения СССР и до моей сегодняшней зрелости!