Эдуард Кочергин - Рассказы Эдуарда Кочергина в Знамени

Наш деревянный самолет явно подбили. Гореть он начал с хвоста. Дядьки из огнетушительных баллонов пытались сбить огонь. Вдруг страшная боль вонзилась в мои уши — мы стремительно снижались. Я снова исчез из этого мира, потеряв сознание. Очнулся, когда с дикой силой рвануло меня в одеяльном пакете назад от кабины. Все человеки, гасившие пожар, кувыркнулись на пол, их явно побило. Самолет врезался в снег берега озера и брюхом стал скользить по нему. Помню даже странный скрипуче-шипящий звук скольжения. Помню крики (слов я не понял) главного дядьки прямо с пола в сторону летчиков, когда самолет затормозился. После чего он встал на ноги, перекрестился, как мне показалось, и начал командовать. Одним подчиненным велел срочно освободить от листов металла окна-иллюминаторы, разбить их, вытолкнуть нас, мальков, сквозь них и отнести метров на пятьдесят от самолета. Другим приказал спасать ящики, вытаскивая их через окна, двери, третьим — сбивать огонь снаружи и изнутри. Летчикам велел снять все приборы, вынести из самолета инструмент, листы железа, сухой паек, спирт и все ценное, что поспеют. Люди, как муравьи перед грозой, суетились вокруг самолета, вытаскивая из его брюха ящики, инструмент, еду и прочее. Помню, как веревки, которыми мы были привязаны к скамьям, рубили топорами, выталкивая пакеты с нами в дыры окон. Помню, как всех нас уложили в снег вместе, рядком.

Успели вынести из горящего самолета основную поклажу. И тут самолет взорвался. Я снова надолго потерял сознание. Очнулся от резкого запаха спирта. В домовине, составленной из ящиков и брезента, взрослые растирали спиртом наши замерзшие ноги, руки, лица. Для внутреннего обогрева велели выпить горячее лекарство — воду со спиртом.

Весь световой день взрослые мужики сооружали в снегу лагерь, похожий на круглую крепость. По центру круга разложили костер, к которому буквально на другой день присоединилась металлическая печка, склепанная из кусков самолетного железа рукастыми дядьками. Они же из остатков металла изготовили лопаты и малые двери для землянок. Все, что осталось от самолета, пошло в дело. Вокруг костра и печки появилось пять землянок со стенами из ящиков и полом из елового лапника, покрытого брезентом. Помнится, что взрослые человеки в землянки вползали. Самая теплая землянка принадлежала нам, колупахам. С каждым днем наш лагерь улучшался, становился уютнее и теплее. Сколько дней мы в нем прожили, не помню, но довольно долго. Воду по первости добывали из снега, а потом прорубили на Ладоге прорубь. Для доставки дров от нас до леса пробили дорогу в снегу. Старший дяденька отправил летчиков в ближайшие деревни. Они были одеты теплее и имели карты. Им пришлось пробиваться сквозь глубокие сугробы.

В первые дни питались остатками сухого пайка, варили кашу из ржаной муки и заправляли яичным порошком. Очень вкусная еда. На третий день на лыжах вернулись летчики и привезли из деревни на санках картошку, капусту, морковь, лук и еще что-то хорошее. В честь них был устроен пир. Мы тоже участвовали — нас посадили на срубленные дядьками из соснового кругляка скамьи и выдали по кружке деревенского чая, а еще по целой морковке каждому. Правда, не все пацанки знали, что с ней делать.

Только через несколько дней пришли за нами две огромные крытые машины на гусеницах. Нас снова упаковали в одеяла и вместе с перевязанными ящиками погрузили в вездеход. От лагеря отъехали — начало темнеть, а приехали на какую-то железнодорожную станцию другим днем к обеду.

Мне запомнилось, что с ящиками дядьки обращались очень бережно. Уже потом, на станции, а может быть, и в поезде я услышал, что в них находились чертежи и расчеты нашего нового самолета-истребителя, а главный дяденька — инженер-создатель этого самолета. Звали дяденьку-инженера Сергей, а фамилия у него была не то Ерошевский, не то Ярошевский.

Но почему он забрал нас, казенных дэпэшников, а не просто нормальных детей к себе в самолет и вывез из блокадного Ленинграда — странно. Отчего этот добрый гулливер выделял меня из всех остальных лилипутов, даже сам перевязывал мне голову? Потому что я улыбался ему одним глазом? Или потому что на мне висел крестик?

Поездом нас довезли до Куйбышева, там сдали в детприемник НКВД. В нем местные воспиталы отняли у меня крестик, последнюю память о моей матке Броне.

Локоть

Чего человек хочет, о том судьба хлопочет.

Пословица

Учеником знаменитой средней художественной школы при институте им. И.Е. Репина я оказался совершенно случайно даже для себя, вероятно, по своей нечаянной наглости, причем поступил сразу в третий класс по искусству — в седьмой по общеобразоваловке. Фантастика какая-то!