Array Array - Правда о русской революции - Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения.

Совещание ни к каким решениям не пришло, Штюрмер никакого заключения не сделал и вопрос остался открытым. И так до самого переворота вопрос о разгрузке Петрограда больше и не подымался. Штюрмер был мелочной и злой старик. Желая, например, с кем-нибудь так или иначе разделаться, он ответственности на себя за то или другое распоряжение не брал, а делал так, как будто бы он здесь ни при чем. Иллюстрацией этого может служить такой, в сущности, малозначащий факт. Штюрмер, не знаю по какой причине, считал своим личным врагом журналиста Кляч ко. Однажды Штюрмер пригласил меня к себе и говорит; «У меня имеются сведения, что Клячко занимается военным шпионством в пользу Германии, прошу Вас его арестовать и выслать из Петрограда». На мой вопрос, в чем именно заключаются эти сведения, так как таковых в моем распоряжении нет, Штюрмер ответил, что это уже мое дело, но это должно быть исполнено. После двухнедельного наблюдения у Клячко был произведен обыск, и так как ни наблюденье, ни обыск ничего не подтвердили, то он был оставлен на свободе. Штюрмер остался очень недоволен и настаивал все-таки на его высылке. Тогда я ему доложил, что передал все дело в военную контрразведку, так как это касается ее компетенции, с чем Штюрмер и согласился. Военная контрразведка арестовала Клячко, но затем не знала, что с ним делать, так как и у нее не было против него определенных обвинений. Не знаю, что такое случилось, но вскоре Штюрмер мне отдал следующее приказание: «Напишите военным властям, чтобы Клячко не высылали и дело прекратили». На это я доложил, что написал уже, что Клячко подозревается в шпионстве, я не могу теперь писать, что я ошибался, поэтому будет удобнее, если Штюрмер сам напишет. Он с этим согласился и сказал, что лично переговорит с князем Тумановым. Действительно, вскоре Клячко был освобожден и дело его было прекращено. Впоследствии как-то, будучи чем-то раздражен, Штюрмер мне сказал: «А Клячко не могли мне выслать».

Штюрмер как бы боялся своих помощников, не доверял им и вместе с тем не решался воспользоваться своей властью, чтобы удалить того или другого из подчиненных ему лиц. Так, оригинально сложились его отношения с директором Департамента полиции генералом Климовичем, приглашенным на этот пост предшественником Штюрмера Хвостовым. Климович с места стал ругать Штюрмера, как говорится, на всех перекрестках. Нетактичность Климовича доходила до того, что он на приемах у себя в департаменте, будь то губернатор или только жандармский ротмистр, обвинял перед ними Штюрмера в глупости, в тупости, критиковал всякое его распоряжение, словом, дискредитировал его, как только мог и где только мог. Поехав в отпуск на Кавказ, Климович и там повел такую агитацию против него, что, наконец, все это дошло до Штюрмера. Другой министр на его месте немедленно уволил бы такого директора Департамента полиции в отставку. Штюрмер же, истощив терпение, наконец, увольняет Климовича, хлопоча о назначении его сенатором.

К Распутину у Штюрмера было особо благожелательное отношение. Никто из министров так ревниво не оберегал Распутина, как Штюрмер, который видел твердость своего положения исключительно в покровительстве Распутина. Штюрмер до мелочей интересовался времяпрепровождением Распутина, требовал ежедневного представления дневников наблюдения за ним и по самым пустякам обнаруживал необычайное беспокойство. Однажды Штюрмер ужасно заволновался, узнав из дневника, что когда Распутин был в Казанском соборе, то какая-то из нищенок-богомолок, узнав в толпе Распутина, громко сказала: «Такого душегуба следовало бы задушить». В этом Штюрмер увидел непосредственную опасность, грозившую жизни Распутина, вызвал экстренно меня, и мне нужно было много труда, чтобы его успокоить и уверить, что никакой особой опасности Распутину от этой нищенки не грозит. Другой раз случай был такой: как-то в воскресный день, между 4 и 6 часами я делал необходимые служебные визиты. В мое отсутствие министр трижды звонил по телефону в Охранное отделение с требованием, чтобы я немедленно явился к нему по весьма спешному делу. Когда, узнав об этом, я прибыл к нему, то первые слова его были: «Вы знаете, что случилось вчера в Царском Селе?» Я ответил, что не знаю. Тогда Штюрмер с раздражением сказал: «Странно, я знаю, а вы - начальник Охранного отделения и не знаете». На это я ответил, что тут ничего удивительного нет, потому что он министр и, естественно, к нему поступают сведения со всей России, а я начальник Охранного отделения только в Петрограде и Царское Село находится вне моего района, а в ведении начальника охранной агентуры царских резиденций генерала Спиридовича. Штюрмер извинился, сказав, что этого не знал. Затем он мне объяснил, что два пьяных морских офицера вчера в Царском Селе явились на дачу Вырубовой и требовали сказать им адрес Распутина и что он в этом усматривает возможность покушения на жизнь Распутина. В этом и состояла та спешность и важность дела, что министр трижды меня вызывал по телефону. Я успокоил Штюрмера, что ничего угрожающего Распутину в этой пьяной4 выходке не усматриваю и что в случае действительной необходимости адрес Распутина узнавали бы не таким путем, тем более, что в Петрограде все почти знали, что он живет на Гороховой, № 64.