Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Уже в первой половине дня к нашей остановке у Сан-Марко, оттуда на Авентин в парк со знаменитой панорамой. Между тем Штирляйн позаботилась о разрешении на посещение церкви Мальтийского ордена. Смотритель провел нас по великолепному саду; вид отсюда такой же красивый, как и снаружи от парка, и не приходится рассматривать его через замочную скважину, что в качестве подготовки, впрочем, тоже имеет свою прелесть.

Я охотно побыл бы здесь дольше — среди пальм, апельсиновых деревьев и в тени ливанского кедра; ему, как свидетельствует табличка, уже триста пятьдесят пять лет. Огромный, вырезанный из самшита Мальтийский крест, наверно, хорошо виден уже с большой высоты. Несомненно, о таких перспективах подумали еще задолго до появления аэростатов и самолетов.

Церковь, Santa Maria del Priorato, была обновлена и украшена Пиранези в 1765 году. Проводник сказал, что он предвосхитил стиль, позднее обозначенный как ампир; мне же он представился массивным рококо. Штирляйн нашла его педантичным и, принимая во внимание именно Пиранези, разочаровывающим; здесь, вероятно, наиболее подходящее слово: «косный». Полы пробуждают мечтания: сверкающий, до блеска отполированный мрамор, сизого цвета. На надгробии Пиранези мне бросились в глаза две поднявшиеся змеи, которые повторяются в отделке фасада; они, должно быть, имеют отношение к месту так же, как и мечи, для церкви украшение необычное. Мальтийцы, как ordine militare [776], являются, видимо, исключением.

Мы провели день в музеях Ватикана, которые, вопреки очень высоким ожиданиям, не показались мне такими уж полными и богатыми. Насмотревшись на шедевры до изнурения, мы до закрытия побывали еще в Сикстинской капелле и в различных частях комплекса.

С четой Андрее мы поехали в их летний дом неподалеку от Остии. Побережье застраивается все больше и больше. Мы сидели на плоской крыше при ярком солнце и пили хорошее кьянти. Стефан Андрее любит это вино в пузатых оплетенных бутылках; у меня есть фотография, на которой он стоит в обнимку с огромной bottiglia [777].

Андрее — один из тех уроженцев Мозеля, которые на юге чувствуют себя лучше, чем у нас. У них встречаешь также характерные физиогномические черты; я вспоминаю Стефана Георге и Карла Шмитта [778]. Начальник нашего окружного управления однажды после посещения Андреса сказал мне: «У него не лицо; у него — голова». Ей соответствует мимическая сила. Разговор о путешествии Андреса в Индию, о ходе времени в общем и о смерти в особенности. Мне очень понравилось последнее слово комика Валентина — он якобы сказал: «А я и не знал, что умирать та-а-ак красиво».

Вечером у Заттлера, немецкого посла в Ватикане. Там звезды Гамбургской государственной оперы, в настоящее время гастролирующей в Риме.

В галерее Боргезе — уже в первой половине дня; мы не хотели торопиться. Тем не менее, подразумевалось, что за несколько часов можно полюбоваться лишь некоторыми жемчужинами и, вероятно, даже не самыми ценными, из венца этой «королевы частных коллекций».

Внизу главным образом скульптуры, например, ряд цезарей — бронзовые головы над тогами из пестрого мрамора, классическая комбинация. Фавн с хвостиком на спине — почему он приделан так высоко? Это совсем не миф, покрытая волосами часть спины у шеи еще и сегодня считается атавизмом, который периодически встречается.

Бернини: «La Verita» [779]. Лежащая на спине, с полуоткрытым ртом (и бедрами), она, кажется, скорей покоряется неизбежности. Вообще у Бернини, во всяком случае, как у скульптора, здесь главная резиденция. Он блистает в «Похищении Прозерпины» (1621–1622) и, еще с отголосками маньеризма, в «Аполлоне и Дафне» — неслыханном превращении: пальцы ног прорастают корнями, из кистей рук пробиваются ветки и листья. Сильнее всего «Давид». Затем наверху оба его автопортрета: молодой и старый. Старый: беспощадный к себе. La verita: этос художника сильнее тщеславия. Знаменитый полуакт Паулины Боргезе Кановы; тщеславие или, лучше сказать, самоуверенность красоты подчиняет себе искусство; отсюда черпает уже не одно поколение.

Наверху главным образом живописные полотна. Караваджо с его противопоставлением света и тени — здесь в «Иерониме с черепом». Отношение старца к смерти, сатурническая картина. Особенно тронула меня «Тайная вечеря» кисти Бассано. Грубая, но какая же подлинная до каждой фибры субстанция. Мужицкая композиция, однако, высшей пробы. Видишь, что материя одежд и скатерти — земля, иногда подсвеченная. Сдержанная манера, в какой изображен Иуда.