Эрнст Юнгер - Семьдесят минуло - дневники. 1965–1970

Во время таких остановок есть, как правило, два варианта действий, особенно если, как мы, собираешь растения старым способом. Один занимает приблизительно полдня между завтраком и обедом, второй два или три часа ведет вокруг дома. Этот более короткий мы, вероятно, уже сегодня в первой половине дня и проделали, поднявшись к окруженному стеной пруду, в котором накапливается вода для дома, сада и плавательного бассейна.

Сперва мы пересекли двор, который образовывают несколько хозяйственных построек и к которому примыкают забетонированные площадки. Они служат для сортировки кофейных зерен, которой занимаются женщины; для этой культуры вообще требуется много ручного труда, пока очищенный от шелухи плод не попадает в мешки.

Далее следует огород. Между такими тропическими фруктами, как бананы, ананас и папайя, растут хорошо знакомые овощи и растения для приправы, например, капуста, купырь и, в качестве эксперимента, даже земляника.

Веселит вид ананаса — он, как эмбрион, свисает из колючей розетки. У карликового растения это выглядит потешно. Правда, нужно знать норму. Если бы ананас никогда не был больше сосновой шишки, весь комизм пропал бы. Огромные размеры, напротив, вызывают, скорее, неприятное удивление, даже замешательство; нам сразу же представился пример этому, а именно — благодаря встрече с красно-бурой многоножкой непомерной длины, которая, как сонмище личинок [442], пересекала тропинку. Движение изящных ножек волнообразно; при этом мне вспомнился один рассказ Густава Майринка, который я читал еще школьником и с тех пор ни разу не перечитывал: многоножку парализовал вопрос, как, собственно, она это делает — я полагаю, что какой-то злыдень выдумал этот трюк, который теперь грозит всем нам. Гениальная басня намекает на основной мотив импотенции вообще. Ведь движение «идет волной» — оно следует не выраженной в числах программе, а некой музыкальной композиции. Когда задумываешься над нею, сбиваешься с такта. Боги отступают, вперед выходят цифры. Есть свои причины, почему шедевр больше не удается.

За огородом начинается плантация со старыми кофейными деревьями. Они уже покрылись почками, сверху их прикрывает перестойное дерево, у подножия буйно разросся цветочный ковер — картинка-головоломка для ботаника. В этом разнообразии видов и красок меня с первого взгляда привлек цветок, который я до сих пор видел только в витринах роскошных магазинов: глориоза [443], которую называют там Rothschildia [444], лилия, у которой в конце листа развился усик. Листья нитевидными кончиками обвиваются вокруг других растений и по ним карабкаются вверх. Цветы сначала желтые, потом они становятся темно-красными. Так мы сразу собрали свой первый букет.

Там где дорога выходит из тенистого леса, она при сиянии солнца приобретает огненно-красный цвет латерита. Она ведет через светлый, отчасти вырубленный с обеих сторон кустарник и таким образом образует идеальный участок для субтильной охоты. То, что мы будем часто сюда возвращаться, мы поняли сразу, как только увидели рои вспугнутых нами скакунов [445]. Сегодня мы только проводили разведку и не захватили сачок.

Мы даже придумали этой тропе название: Дорога мартышек [446]. Из зарослей кустарника нас сопровождал лай этих довольно крупных желтых обезьян, которых Франци Штауффенберг, как он рассказывал нам еще в Вильфлингене, отгоняет от фермы — не столько из-за того, что они наглыми грабителями проникают в сад, сколько из-за того вреда, какой они причиняют плантации. С теневых деревьев они прыгают на кофейные и при контакте с ними ломают ветки.

Площадь кофейных плантаций занимает от многих тысяч до пятидесяти гектаров, не считая похожих на живые изгороди или грядки насаждений, какие негры разбивают у своих хижин для домашних нужд. Я предполагаю, что португалец, которого мы в полдень навестили как ближайшего соседа, придерживается нижней границы. Мы ехали вдоль нового корчевания по одному из обширных лесов, которые в качестве резервной земли составляют большую часть плантаций.

Дом соседа, скорее большая прямоугольная хижина, не сильно отличался от хижин туземцев. Он стоял на палящем солнце; сам владелец, как сказала его смуглая супруга, отсутствовал. Мы вместе с водителем нашего грузовика уселись перед домом за стол, вокруг которого играли дети. Здесь же находился какой-то мулат, родственник хозяйки дома. Было предложено vinho verde из оплетенной бутылки и отличные бананы; они свисали с куста прямо рядом с дверью, срубленного ad hoc [447]ради такой цели. Было удивительно, как легко широкий нож рассек ствол, или лучше сказать, стебель. Эти мачете острые и тяжелые; я вспомнил картинки из репортажа, который я изучал в Луанде. Хозяин недавно отсидел три года в тюрьме. Если я правильно понял, он рассердился, когда негр стал играть его зажигалкой, и отвесил ему смачного пенделя. Но даже если врезал он сильно, три года за удар ногой показались мне перебором; вероятно, португальцы сейчас перебарщивают в обратную сторону… совершенно comme chez nous [448].