Эдуард Стрельцов - Вижу поле...

Сейчас-то я понимаю, что Кузьма всегда был взрослее меня и быстрее меня разбирался в житейских ситуациях. Но мне он никогда не давал почувствовать своего превосходства в каком-либо вопросе, где я оказывался несилен.

Кузьма очень хорошо говорит обо мне как об игроке. И я то же самое — совершенно чистосердечно — могу повторить о нем. И еще добавить, что особенно много я делал на поле, когда знал, что рядом Иванов — он меня лучше всех поймет.

Я слышал, конечно, и сам иногда видел, как два ведущих игрока из одной команды не могли славу поделить, ссорились только из-за того, что кто-то из них имел больше влияния на тренера, на остальных игроков.

Мы же знали с самого начала — нам надо держаться друг друга. И тогда нас не победить.

Кузьма едва ли не первый из нашего поколения своей игрой всерьез заявил, что в сравнении даже с великими стариками футбола мы тоже чего-то стоим и не должны робеть.

Я уже говорил, как отношусь к Федотову и Боброву. Но готов поручиться, что для футбола своего времени и Кузьма не меньше сделал. А играл Иванов не в «Спартаке» и не в «Динамо». «Торпедо» еще надо было стать тем «Торпедо», с которым потом считались, сильнейшие клубы.

Нас взяли в сборную, повезли на Олимпиаду в Мельбурн.

Но костяк сборной составляли спартаковцы — игроки сильнейшей в ту пору команды. Они относились к нам с Кузьмой хорошо. Однако спартаковский стиль был поавторитетнее, чем наш. И правоту своих взглядов в игре в каждом серьезном матче предстояло доказывать.

И мы доказывали.

В труднейшей игре с олимпийской командой Болгарии мы сделали для победы все, что смогли. И притом вели свою игру, действовали как у себя в «Торпедо».

Гол, когда я один убежал с центра поля, мы разыгрывали по своим нотам.

Болгарские защитники хорошо нас знали, держали плотно, относились настороженно. Но мы-то знали друг друга лучше.

Защитник был рядом со мной, следил внимательно и понимал — раз мяч у Иванова, он попытается сыграть со мной. Только вот как? Защитник все равно помешал бы мне при приеме мяча.

Иванов свои намерения не очень и скрывал. Но вдруг словно заколебался в последний момент — придержал у себя мяч. Я сделал вид, что двинусь сейчас навстречу партнеру — пойду на недодачу (так мы это называем), приму пас на полпути. Естественный ход? И защитник так подумал. Но я не пошел навстречу Кузьме, и он точно знал, что двинусь я совсем в другую сторону. Я развернулся — и в самую удобную позицию («на ход») получил от Кузьмы мяч. Оставалось набрать скорость. Ну, и гол, конечно, забить.

И сколько же подобных случаев могу я еще припомнить! Про наш с Кузьмой футбол можно бесконечно рассказывать.

В той главе, где Иванов пишет про меня, он в основном не столько про футбол говорит, сколько пробует разобраться во мне как в человеке. И хотя утверждает, что я для него неразгаданная загадка, он, в общем, довольно категорически высказывается.

Сильный — на поле, слабый — в остальной жизни. Это я такой, по его мнению.

Он еще вроде бы мне сочувствует; с безвольного, мол, человека чего и спрашивать?

Не могу полностью согласиться с Кузьмой в данном случае. Никак не могу.

И не из-за себя одного.

Я уже сказал, что называть слабым человека, добившегося в большом спорте заметных успехов, значит, по-моему, принизить значение дела, которому мы служим. Что же это за дело, где могут побеждать слабые?

Меня — я не раз слышал — считали вроде большого ребенка. И вроде бы выходило, что меня много баловали.

Только так ли это?

Жизнь, по-моему, бывала ко мне очень сурова.

Мне, конечно, очень повезло, я узнал в футболе много радостей. Не хотелось бы, однако, чтобы люди, плохо знающие нашу кухню, представляли спортсменов балованными детьми.

Футбол сегодняшний — игра не для детей, как бы ни были молоды ведущие игроки.

Может быть, поэтому мне и показался обидным тон, в котором заговорил обо мне Валентин Иванов, столько обо мне знающий, столько прошедший вместе со мной.

Нельзя отделять нас от футбола.

Футболу мы отдавали лучшее, что есть в нас.

Играть нам друг с другом было очень легко, а рассказывать друг о друге потруднее. Мне во всяком случае. Почему я и не хотел за эту главу приниматься и теперь так с нею мучаюсь.

Я говорил уже: когда мы снова вышли вместе на поле посте моего возвращения в футбол, никакой притирки друг к другу нам и не потребовалось. Мы как и не расставались — понимание было полным.

Помимо футбола, однако, — а чем старше делаешься, тем существеннее для нас становится обыкновенная жизнь, например, дружба семьями, — прежней близости уже не было.