Альфред Нойбауэр: «Мужчины, Женщины и Моторы»

Тут этот молодой «томми» (прим.: прозвище англичан) ухмыляется и, недолго думая, говорит:

— Я думал, мне надо пропустить Браухича вперед…

— Вы должны не думать, а ехать! — ору я. И парень не заставляет себя просить дважды.

Манфред стоит растерянно у боксов, рукава его комбинезона обуглились. Слава Богу, больше ничего плохого с ним не случилось.

Со стороны руководства гонки к нам подходит маленький человек с примечательным лицом: корпсфюрер (прим.: глава «национал–социалистического корпуса водителей») Хюнляйн. — Ну, Браухич, — кричит он, — Вы ведь поедете дальше, не правда ли?

И прежде чем я успеваю сказать хоть одно слово, Манфред щелкает каблуками как на дворе казармы, — Так точно, господин корпсфюрер!

Внезапно кто–то тянет меня за рукав. Это длинный Циммер, «капо» механиков Браухича. — Господин Нойбауэр, — возбуждённо шепчет он, — ради Бога, не дайте ему ехать! Он ведь дрожит всем телом! Я его хорошо знаю–он ведь вылетит в кювет!

Циммер прав! Но прежде чем я успеваю вмешаться, уже взревает мотор машины Браухича. Секундой позже обугленная «серебряная стрела» исчезает.

— Увидим ли мы его еще когда–нибудь? — бормочет Циммер.

Проходят три, пять, десять минут. Мы не получаем никаких новостей, ни одного сообщения с трассы. Меня бросает в жар и у меня темнеет в глазах. Тут к трибунам подъезжает полицейская машина. Из неё вылезает человек в белом комбинезоне. Толпа кричит, ликует, аплодирует. Это Манфред. Он машет нам рукой и у меня падает большой камень с сердца.

Вскоре после этого Манфред фон Браухич сидит на ограждении боксов, болтает ногами и нервно жует потухшую сигарету. Когда он замечает мое приближение, он поднимает взгляд.

— Вы, наверное, хотите выразить мне свои соболезнования, господин Нойбауэр? Благодарю покорно!

— Слушайте, не болтайте чепухи! Лучше расскажите мне, что случилось с Вашей машиной.

И тогда Браухич докладывает: после пожара очень осторожный старт. Вдоль прямой. Через поворот «Зюдкере». Тормоза действуют, мотор работает ровно. Что ж, тогда дать газу! С ревущим мотором–в поворот «Хатценбах». Мимо «Флюгплатц». Стрелка на спидометре ползет все выше. 180… 190… 200 километров в час. Вот «Шведенкройц» с его пресловутой возвышенностью… Убрать газ! Тут машина подлетает в воздух. Теперь только не менять положение руля, иначе можно разбиться! Но что это? Рулевое колесо не закреплено… штыковой затвор раскрылся… машина неуправляемо несётся дальше. Теперь надо молниеносно выкинуть руль, ухватиться руками за рулевую колонку и пытаться удержать машину на трассе. Только бы не вылететь! Только бы не вылететь! Десять метров… двадцать метров… наконец, начинают действовать тормоза. Взлетают фонтаны грязи. Бог ты мой–кювет! Снова на дороге… и еще раз в кювет… и, наконец, все замерло…

— Эти проклятые маслёнщики, — в конце ругается Браухич, — эти механики почти что имели меня на своей совести. Они забыли после пожара снова закрепить руль.

Вот история господина фон Браухича. В таком виде он ее рассказывал всем, кто хотел ее услышать. И он рассказывал ее так еще годы спустя, и в беседах, и в книгах.

Но если вы спросите меня, — я на это не куплюсь. Ведь механик Циммер, надёжный, верный Циммер, еще сегодня клянётся всеми святыми, — Я тогда лично закрепил руль, и при этом–правильно. Я еще специально проверил защёлку штыкового замка.

Так что очень похоже на то, что добрый старый Манфред использовал якобы незакреплённый руль только как отговорку. Потому что он не хотел признаться в том, что он, после всего этого переполоха с пожаром, потерял нервы и контроль над своей машиной.

А Дик Симэн едет как в трансе. Круг за кругом. «Аденауэр форст»… «Брайтшайд»… «Карусель»… «Деттингер хое»… и снова длинная финишная прямая…

Его ноги горят как в огне. Поджариваются подошвы на педали газа. Руки болят. Они покрыты кровавыми волдырями. Все равно! Стиснуть зубы! И снова, и снова управлять, переключать, тормозить, выжимать сцепление…

Дик Симэн едет гонку своей жизни. И он выигрывает XI Гран При Германии с преимуществом в три минуты перед Херманном Лангом. Затем следуют две Auto–Union, потом француз Дрейфус на Delahaye и немец Пауль Пич на Maserati.

Церемония награждения победителей.

Похлопывания по плечу, рукопожатия, объятия, смеющиеся лица, автографы. Лавровый венок. И речи…

Дик почти не слушает. Он думает о бедном Хайде. Его соотечественнике и друге, который разбился на одной из Maserati и теперь лежит в больнице Аденау с раздробленными костями. И еще–об Эрике думает Дик. О светловолосой, стройной Эрике из Мюнхена.