Михаил Лобанов - Мы - военные инженеры

Ворошишь, бывало, сено граблями, и кажется, будто паришь над землей. Воздух пропитан неповторимым ароматом близкого леса, сухой травы. Урвав минуту, сбегаешь к роднику, глотнешь ледяной воды, бросишься на землю и неотрывно смотришь на медленно плывущие облака. А они похожи на невиданных зверей, волшебные замки. И вот уже кажется, что ты сам плывешь куда-то вместе с лесом, цветами, склонившимися к твоему лицу...

- Мишка, постреленок, куда тебя черти унесли? Вот я тебе сейчас...

Знаю, что дед Иван пальцем меня не тронет и шумит просто так, для острастки, но ведь работать и правда нужно. В пору сенокоса каждый погожий день на счету. Снова берешь в руки грабли, принимаешься за дело. И так от зари до зари.

Особенно памятны мне вечерние часы сенокосной страды. Медленно, точно нехотя, опускается за лес багровое солнце. Постепенно меркнут яркие краски дня. На смену нестерпимому зною приходит благословенная прохлада. Взрослые, намаявшись за день, быстро засыпают в шалашах под назойливый комариный писк, а мы, подростки, где-нибудь поблизости, на лесной поляне, разводим большой костер. Вот тут и начинается самое интересное. Страшные истории, от которых захватывает дух, следуют одна за другой. Так, глядишь, до часу, до двух ночи, а то и до утренней зари. И откуда только силы брались?! Будто и не было трудового дня, будто не ждала нас снова работа. А под конец, когда терял уже свою силу костер, - обязательно хоровод. Плывет, бывало, над лесной поляной тихая, задушевная песня, и чудится нам, что звучат в ней наши мечты о будущем, обо всем хорошем, что только есть на свете... Разве можно забыть такое?

Песни, музыка всегда действовали на меня необыкновенно сильно, вызывали в душе какой-то отклик, будили воспоминания. Быть может, именно поэтому, когда услышал я звуки рояля, и вспомнились мне детство, родное село. Кто же так замечательно играет? Откуда льется эта волшебная музыка?

Погруженный в свои воспоминания, я совершенно не обратил внимания на человека, который быстро прошел мимо. А через несколько минут секретарь пригласила меня в кабинет командира. Высокий, худощавый, он окинул меня внимательным взглядом. Кожаная куртка с автомобильной эмблемой на левом рукаве сидела на нем чуть мешковато. Сняв с головы форменную фуражку с черным бархатным околышем, красным кантом и огромными защитными очками, командир положил ее на подоконник, суховато поздоровался со мной и начал расспрашивать. Кто я, откуда, где учился, почему решил пойти добровольцем?

Что я мог ответить ему? Коротко рассказал о родителях, детстве, учебе в школе и Высшем начальном училище в Арзамасе. Показал аттестат со всеми пятерками.

Рассказал, что в августе 1917 года приехал в Казань и подал документы в техническое училище. Приняли. И началась моя самостоятельная жизнь в чужом городе. Потом - памятные октябрьские дни. Город гудел, словно встревоженный улей. Напряженная обстановка в Заречье, концентрация пехотных частей восставшего гарнизона, артиллерийский обстрел казанского кремля, складов военного интендантства. Помню, случайный снаряд пробил крышу соседнего дома и разорвался на чердаке. Осколки с острыми, рваными краями мы собирали потом на память. Звучали раскатистые пулеметные очереди на Проломной улице и Поповой горе. Наконец - штурм кремля и провозглашение в городе власти Советов.

Занятия в техническом училище проходили нерегулярно. Некоторые студенты уехали домой. В марте 1918 года, видя, что из учебы ничего не получается, я уехал в Арзамас и там поступил на работу в уездный комиссариат социального обеспечения. Потом, уже в следующем году, услышав о преобразовании технического училища в политехнический институт, я вернулся в Казань и поступил на первый курс этого института. Молодежь в это время часто собиралась на митинги, студенческие сходки. Мы стремились определить свое отношение к происходившим событиям. Многие студенты бросали учебу и уходили на заводы, фабрики, в армию. И я чувствовал, что не могу оставаться в стороне. Но как объяснить все это командиру автомобильного отряда? Какие доводы привести, чтобы он поверил мне? Начал было говорить что-то о международном моменте, о патриотизме, о готовности отдать революции всю свою кровь, а если потребуется, и жизнь...

Командир поморщился и прервал меня.

- Это ты все грамотно излагаешь. Но газеты, представь себе, и я читаю. Меня агитировать за Советскую власть не нужно. Ты лучше по-простому скажи. Как, сердце-то зовет?