Николай Бажанов - Рахманинов

После бурного объяснения Александр Ильич заявил о своем уходе из консерватории.

— И я тоже, — сгоряча решил Сергей.

— Не глупи, — сказал Зилоти.

Настали горячие дни. Сергей работал до изнеможения. До полуночи просиживал у рояля, но внешне казался спокойным. Зилоти, напротив, нервничал. Ему казалось, что Сережа «не в форме», что он под угрозой провала. Но в день концерта Сергей нашел в себе нерастраченный запас душевных сил. Обе сонаты Бетховена и Шопена, которые он играл, прозвучали свежо, полнозвучно, молодо. Однако поздравление Сафонова Сергей принял с холодной учтивостью.

В эту минуту их отношения сложились навсегда.

Летом в Ивановке после прошлогоднего, порой утомительного многолюдства Сергея встретило почти полное безлюдье. Сестры Скалон с матерью уехали за границу. Сатины жили в Падах, в огромном поместье Нарышкиных.

В первые дни Сергей томился, бродил без цели по комнатам и парку, искал на песке милых следов, не смытых ручьями талых вод и шумных весенних ливней, и нигде ничего не находил. Позднее приехали Зилоти. Началось с того, что Чайковский в пух и прах разбранил прошлогоднее Сережино переложение «Спящей красавицы». Музыкант пережил горькие часы. Но Александр Ильич с присущей ему горячностью пришел на выручку младшему кузену.

За две недели вдвоем они переработали переложение до основания. Петр Ильич остался доволен. И лишь тогда Сергей смог вернуться к своему первому фортепьянному концерту. Мало-помалу работа поглотила без остатка все его помыслы, чувства и желания. К концу августа концерт был завершен в партитуре.

В комнатах было душно. За окошком, раскрытым в мокрый сад, слышался шепот ночного дождя.

Сергей осторожно постучал в дверь кабинета.

— Ну как? — спросил Александр Ильич.

— Кончил.

— Садись к роялю.

— Но ведь спят все.

— Не время спать.

Сергей был измучен физически. Но когда громко на весь дом прозвучал повелительный трубный призыв вступления, что-то дрогнуло в душе, воспрянуло, затрепетало.

Полноводная река музыки, которую он создал с радостью и мучением, подняла и понесла его в ночь. Она катилась волнами в раскрытые окна, бежала по мокрой траве сквозь почернелую чащу липового сада. И, может быть, еще до утра по полянам молодого парка кружило эхо умолкнувшей музыки, стряхивая каскады слез с березовых веток, пока не ушли на восток дождевые тучи и в небе перед зарею не зажглись первые задымленные звезды. Во втором часу ночи Сергей вернулся к себе. Взяв перо, он написал на заглавном листе партитуры: «Концерт для ф. п. с оркестром фа-диез минор. Сочинение № 1 посвящается А. И. Зилоти»

К осени 1891 года у Сергея созрело важное решение: уйти от Сатиных и поселиться вместе со Слоновым на холостяцкой квартире.

Внешних поводов к тому будто бы и не было. Но невольное при жизни в семье «нахлебничество» ранило уязвимое самолюбие музыканта.

В Москву и из Москвы полетели письма.

Однако буквально за несколько дней до конца каникул Сергей поехал в Знаменское к бабушке и сгоряча выкупался в ледяной Матыре. А по приезде в Москву слег.

Сатиных в Москве еще не было. Зилоти, вернувшись, немедля вызвал профессора Остроумова. Последний констатировал воспаление мозга.

Сергей казался ко всему безучастным. Сознание приходило и уходило. Дни сменялись ночами. А ночи были страшны. Над полями на крыльях туч летела огромная медно-красная луна. Ветер мел и крутил ковыли. Все вокруг шелестело, звенело. Неумолчно гудел колокольный звон.

Потом он лежал на нарах в незнакомой темной рубленой крестьянской избе. В углу, у божницы, теплился красный огонек, и лицо солдатки, обрамленное цветным платком, склонялось к его изголовью.

— Пропащая душа!.. — шептала она, вздыхая с невеселой усмешкой, и качала головой.

Среди зимы, едва окрепнув после болезни, Сергей с головой окунулся в работу.

На 17 марта 1892 года назначили исполнение первой части концерта консерваторским оркестром. Творческая встреча с Сафоновым сулила мало радости музыканту.

Этот дуэт, скорее походивший на схватку, и правда оказался трудным для обоих.

Сафонов привык деспотически расправляться с партитурами учеников, кроить, крошить, вырезывать по своему усмотрению. Так поступал он с Корещенко, Кенеманом, Морозовым и другими. Никто до сих пор еще не осмеливался ему перечить. И вдруг на первой же репетиции он наткнулся на спокойное, несгибаемое упорство Рахманинова. Тот не только отказался принять самодержавный диктат Сафонова, но сам останавливал дирижера, указывая на погрешности в темпе и нюансах.