Михаил Кривич - Товарищ убийца. Ростовское дело - Андрей Чикатило и его жертвы

Хотели бы так и мы, да не очень получается. Если шаг за шагом, от замысла до исполнения, если на каждое убийство хотя бы страниц по тридцать и еще немного на предысторию, на следствие и суд, то вместо этой книги у нас в руках был бы фолиант размером с Британскую энциклопедию.

Не было еще, пожалуй, таких преступлений и таких преступников. Тут не одно кровавое злодеяние, не пять и не десять. Вмененных в вину — пятьдесят два, и Бог знает, сколько сокрытого. Свидетелей на суде много, а очевидцев — ни одного.

И ни одной жертвы не осталось в живых.

Все эти убийства по сути своей до омерзения схожи, только жертвы разные. У каждой из пятидесяти двух своя судьба, у сотен их родных — свое горе. «Преступление века», как быстро окрестили его газеты, растянулось на двенадцать лет. До сих пор в нем тьма непонятного, непонятого и противоречивого — и не только для пишущей братии, но и для криминалистов, следователей, судей, экспертов. В деле этом столкнулись интересы личные, политические, ведомственные. И все это, начавшись в тихие застойные времена, продолжается на фоне ломки устоев, долгие годы державших Россию во мгле, в трудное, тревожное время, когда здесь и там стреляют в открытую, и льется, льется кровь, и почти спокойно мы читаем за завтраком в газете: «Убито десять… ранено тридцать пять…»

Впрочем, наша страна это уже проходила. Мы привычные.

Мы постараемся написать правдивую книгу. Она вместит далеко не все, что известно о невероятно долгой серии кровавых преступлений. И напротив, что-то существенное не войдет в нее по той печально простой причине, что не все известно.

Размышляя о происшедшем вновь и вновь, мы то и дело ловим себя на мысли — может быть, обо всем этом лучше было бы написать роман. Психологический, детективный, жуткий.

Может быть, и лучше. Может быть, кто-то уже пишет его.

А пока — подлинная история преступлений.

Суд в советские годы обеднел и обветшал: и суд как действо, и суд как здание. Когда и семнадцатом году с глаз российской Фемиды сорвали повязку, а заодно реквизировали ее старомодный инструмент для взвешивания добра и зла, богиня правосудия, ослепленная, должно быть, кровавым революционным светом, принялась подобно богине мщения, карать без разбора — как прикажут.

А для этого особого антуража не требуется. Суд, за исключением разве что высших инстанций, из учреждения почтенного, респектабельного, в некотором роде величественного превратился во второразрядное заведение — на одной ступеньке с трестом столовых.

И поныне российские суды ютятся большей частью в потрепанных, для суда не приспособленных домах, где протекают потолки, сыплется со стен штукатурка, зимой стоит холод собачий, а летом нечем дышать. Судейский народ, не избалованный ни народным уважением (хотя суд и зовется народным), ни высоким жалованьем, то грозит забастовкой, то прекращает работу из-за полной невозможности её продолжать в таких условиях. Уж на что Москва, казалось бы, всегда считалась привилегированным городом, и то собралась в июне девяносто второго чрезвычайная конференция судей Московской области и полдня решала, объявлять ли частичную забастовку, прекратив напрочь слушать уголовные дела. На этот безумный шаг судей толкнули неустроенность и мизерная зарплата. Министр юстиции лично отговаривал судей от жеста отчаяния — и на сей раз отговорил. Один из московских районных судов в конце 1991 года вынужден был закрыться по случаю морозов, и более трех месяцев уголовные дела просто-напросто не рассматривались. А среди томящихся в камерах в ожидании суда есть не только злодеи, но и невинные…

Правда, не так давно мелькнула надежда: с уходом коммунистов поосвобождались самые приличные в городах и поселках здания — особняки бывших райкомов и обкомов, разные дома политического просвещения и партийные учебные заведения, где правоверных учеников накачивали марксистско-ленинской теорией. Сгоряча решили отдать эти дома самым нуждающимся — детям и правосудию. Трудно сказать, как насчет детей, но суды где сидели, там и сидят. И по всей стране, на окраинах и в столице, судебные процессы, как при Горбачеве, Брежневе, Хрущеве и Сталине, идут в тесноте и неуюте.

Ростовский областной суд являет собою исключение. Крепкий двухэтажный особняк, выстроенный еще при царе, с парадным подъездом под навесом и высоченными потолками, с колоннами и лепниной по фасаду, выкрашенному сообразно российской бюрократической традиции в официальный желтый цвет. Место престижное: на Социалистической улице, зеленой и тихой, в двух шагах от главной ростовской улицы — еще недавно Энгельса, а ныне, как и встарь, Большой Садовой, хотя таблички с именем немецкого капиталиста, возлюбившего пролетариат, еще не сняли.