Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-2

В этом же грузовике напротив меня сидел дядя Коля — шофер ЗИСа. Мы встретились глазами, но ничего не сказали друг другу. Когда грузовик остановился, я увидел, что Таня еще здесь, на свободе. Я дал ей знать, что я в грузовике. Таня сразу подошла, и мы долго молча смотрели друг другу в глаза. «Где мама?» — я спросил. «Там, около машины Красного Креста» — ответила она. «Я думал, что вас увезли». «Нет, нам приказали быть здесь, пока все не закончится. Потом повезут, но не сказали куда». Пока мы говорили, еще пристроился один грузовик, затем другой.

Погода хорошая, солнышко пригрело. Погрузка идет очень медленно, уже за полдень. Расседланные лошади гуляют и пасутся по полю. Я смотрел на них и думал, какая судьба всадников этих лошадей. Наверно такая же, как и наша.

Уже прошло 30 минут, а мы все еще стоим. Я смотрю на 4-х солдат с автоматами и думаю, как мне легче всего на ходу выскочить из грузовика. Дядю Колю я спросил: «Вы со мной?» И глазами показываю, выпрыгнуть. Он меня понял и ответил: «Да».

В это время оттуда, где происходит погрузка, слышен какой-то шум. Машина Красного Креста начала двигаться, затем полным ходом помчалась к шоссе. Таня пришла и сообщила, что сотник Попов сошел с ума. Когда его погрузили, он стал посредине грузовика, начал что-то странным голосом петь и управлять «оркестром».

Майор Островский взял его на руки и преподнес его, как в старые времена преподносили жертву Богам, к генералу и его свите. Подержав его перед ними несколько секунд, положил на землю к ногам генерала. Попов продолжал кричать и махать руками. Генерал и майор Островский молча смотрели друг другу в глаза. Они наверно понимали один другого без слов. Затем Островский приподнял Попова и положил его в амбуланс. Амбуланс сразу уехал.

Таня заметила, что у меня правая рука все время тянется под шинель в левую сторону. Она спросила, не сердце ли. Я ответил, что вероятно нервы.

Почему-то я вздрогнул. «Таня, я решил, что эти предатели меня живым к большевикам не довезут», — сказал я. «Скажи моей маме, пусть ждет только один год, но не больше и если ничего не услышите от меня за это время, то будете знать, что случилось со мной». «Если мне не удастся убежать до Юденбурга, то в Юденбурге я хорошо знаю мост и речку, там моя последняя остановка».

Я взял рюкзак, передал Тане и добавил, что чемодан я оставил в лагере. Затем я расстегнул шинель и начал все вытаскивать из карманов, за исключением папирос и зажигалки, и передавать Тане.

Я вытащил портмоне, достал из него югославянские документы, с десяток фотографий, оставив себе фотографию отца и матери, а все остальное передал Тане. Начал снимать часы, но передумал — авось пригодятся. Таня указала мне пальцем на грудь. «Сними», — сказала она мне. «Нет, этого я не сниму». У меня было три награды: Железный Крест, Крест за хорошую службу и штурмовой значок.

Когда я все отдал Тане, глядя ей в глаза, сказал: «Прощай Таня, да хранит вас всех Господь. Молитесь за меня» и добавил: «По-прежнему, Таня». «Я тоже, Ваня», — ответила она. Это обозначало, что мы любили друг друга.

Со слезами на глазах, Таня с вещами ушла к своей запряженной повозке, где находились вещи. Я сел, на душе тяжело. Рука не дает покоя, все время тянет влево. Сижу и смотрю на фотографию отца и матери. В моей голове, как в фильме, пролетает моя короткая жизнь. Ведь мне только 21 год, я еще жизни не видел. Мне так хочется жить, мне хочется любить, мне хочется, чтоб меня любили. Вспомнил, как в октябре 1941 года мне сказала мама: «Сынок, бросай учиться, пришла пора Кубань и Россию спасать, тебе на службу идти пора».

Вспомнил, как меня за день до отъезда в Русский Корпус мои друзья и подруги провожали. Как через неделю, пройдя предварительную медицинскую комиссию в городе Нише, меня на железнодорожной станции провожала мать. За несколько минут до отъезда поезда я стал на колени перед мамой для благословения на платформе. Мама меня провожала и благословляла на службу по старому казачьему обычаю, так, как она раньше провожала в России моих братьев.

У мамы в России осталось восемь сыновей и четыре дочери, я последний.

При благословении я помню ее последние слова: «Прости сыночек, я бы тебе коня хорошего для службы приготовила и запасных ухналей на дорогу дала, но мы не на Кубани, мы на чужбине». Тогда она мне дала какой-то маленький пакетик, зашитый в полотно. «Вот этот пакетик, где бы ты не был, всегда держи при себе, откроешь его только тогда, когда будет крайне необходимо. Он тебе поможет. Не забывай Бога, будет худо, молись Николаю Чудотворцу. Он спас меня, он спасет и тебя», — со слезами сказала она. Я поцеловал матери руку, затем в щеки три раза. «Ну, сыночек, в добрый час. Да хранит тебя Господь». Чиновник в красном картузе свистнул в свисток, и я на ходу вскочил в вагон. Через окно я видел, как моя мама долго махала рукой и концом своего головного платка утирала слезы.