Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-3

Мы с Григоряном быстренько устанавливаем миномет и принимаемся за окопы для себя. Тут дело идет хуже: после слоя чернозема сантиметров в 30, начинается крупный гравий, плохо поддающийся нашим малым лопаткам.

Уже светло, мы продолжаем вяло действовать лопатками; как вдруг совершенно неожиданно начинают густо рваться мины, и мы видим бегущих к нам бойцов, а Витька из них первый. Я вскакиваю, машу руками, кричу: «Витька, Витька, сюда, сюда!», хотя, если разобраться, то куда «сюда»? Я вырыл небольшую ямку, при очередном свисте близкой мины, я прячу туда только голову и плечи, оставляя зад и ноги на произвол свистящим осколкам.

Витька тоже уже увидел меня, махнул рукой, остается метров пятнадцать, близкий разрыв мины, и Витька падает. Плохо падает. Я подбегаю к нему, он лежит вполоборота на правом боку, уткнувшись лицом в траву, и неподвижен. Я действую лихорадочно, быстро, и поэтому у меня все получается. Снимаю с левого плеча вьюки миномета и вижу: на шинели, на четверть выше ремня и на том месте, которое с равным правом может быть названо и спиной, и боком, огромную, в полладони дыру, с черными обгорелыми дымящимися краями. Ого!

Поворачиваю Витьку на правый бок, вижу его лицо. Глаза закрыты, губы сжаты, белый как мел, ни кровинки. Но стонет. Значит, жив! Раздеть бойца на фронте зимой — дело нелегкое. Закидываю лямки противогаза за голову, вытаскиваю из-за ремня гранату, расстегиваю и откладываю его с лопаткой в сторону. С шинелью совсем плохо: пальцы замерзли, руки дрожат, проклятые крючки никак не поддаются. Наконец, все-таки расстегиваю шинель, снимаю с Витьки ее левый рукав и вижу на гимнастерке тоже черную дыру, гораздо меньшую.

Задираю гимнастерку и смотрю на нижнюю рубаху, которую никак нельзя назвать белой, ибо мы купались три месяца назад, а сменного белья нам так и не выдали. На рубахе вижу только большое черное пятно, но дыры как будто нет. Я осторожно прикасаюсь к этому пятну, материал под пальцами рассыпается, а Витька вздрагивает.

Вытаскиваю из-под тугого брючного ремня рубаху, и что я вижу? Синяк!

Огромный черно-сине-багровый синяк! И все! Крови нет!

Подает, наконец, голос и Витька. Поворачивает голову.

— Здорово там меня, а, Юр? — дрожащим голосом спрашивает он.

— Здорово, — отвечаю я, стараясь вложить в голос максимум ехидства, — очень здорово! Вставай, симулянт! Нет там ничего! Синяк!

— Как синяк!

— Очень просто, синяк и все. Крови нет. Не веришь, убедись сам.

Он, еще не совсем доверяя моим словам, нерешительно протягивает руку, осторожно прикасается к синяку, морщится, внимательно рассматривает руку, потом проделывает всю процедуру еще раз.

— Что, — спрашиваю, — помочь одеться или ты сам? А с дырой как? Зашивать придется. От полы отрежешь или будешь ждать, когда убьют кого?

Он оставил мои ехидства без ответа, а теперь, пожалуйста, и ходит, и бегает как миленький.

А сейчас мы с Витькой Чековым лежим на сырой осенней траве и смотрим в небо. По небу тяжело плывут темные, мрачные облака.

— А погодка-то сегодня мировая, — говорит Витька.

— Угу, — соглашаюсь я.

По нашим теперешним оценкам, хорошая погода, это, когда не будет дождя, но нас и не будет донимать немецкая авиация.

— Слушай, — приподнимается Витька на локте, — а зачем нас сюда притащили?

Вопрос интересный. Я сам уже об этом попытался поразмышлять, но ничего не придумал. Нас сняли с передовой в полночь, часа полтора водили по всяким разным местам, и вот мы, два минометных расчета под командованием Хайдарова здесь. И больше никого.

— А ты спроси у Хайдарова, — предлагает Витька.

Мы уже больше месяца на фронте, и наш расчет все время в подчинении у Хайдарова, поэтому Витька считает, что у меня больше прав обращаться к тому.

— Не положено по субординации, — отвечаю, — сначала надо обратиться к командиру расчета.

Дикин сидит в нескольких шагах от меня на деревянном ящике с минами и на мой вопрос не реагирует, считая, видимо, такой вопрос идиотским, что вполне справедливо. Да и сидение на ящике не способствует его благодушию. Эти ящики — наш тяжкий крест и несчастье. Когда мы только прибыли на фронт, начальство строжайше контролировало расходование мин и нещадно ругало нас за ненужную, по их мнению, стрельбу.

Сейчас положение другое. Мин у нас сколько хочешь, и в бой мы идем с таким запасом мин, который сможем нести на себе. Но стандартных лотков по десять мин в каждом, у нас в расчете только два, у Григоряна и Михаила. А Дикин и Аванесов идут в наступление с ящиками, в каждом из которых тоже по десять мин. Вот и представьте себе, что значит идти в цепи с ящиком на плече, приходится и ползком, и короткими перебежками, и окапываться, старясь в первую очередь врыть в землю этот проклятый ящик, от греха подальше. Вот такой интересный вопрос: если наша промышленность сумела наладить выпуск мин по принципу «сколько хочешь», то неужели нельзя было решить вопрос и с лотками? Скорее всего, о людях в то время никто не думал.