Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Ко всему прочему юнкера не представляли однородной по возрасту и жизненному опыту массы молодых людей. Конечно, известная часть личного состава училища состояла из юнкеров-однолеток, которые по возрасту не попали под призыв в 1941 и 1942 годах и остались на родных местах, занятых немцами в ходе летнего наступления в эти же годы. Осень 1944 года застала их уже бойцами полков Казачьего Стана или иных антисоветских воинских формирований.

Но были среди нас юнкера и постарше, приобретшие свой первый боевой опыт и первые воинские звания в рядах Красной Армии. Так ростовчанин Вячеслав Пилипенко был сержант Красной Армии. Здесь же в Вилле Сантине жила его мать (отец — майор Красной Армии, был расстрелян в 1937 году), а в учебной команде проходил унтер-офицерскую подготовку его младший брат. Кубанец Часнык, командир взвода 1-й сотни, имел в Красной Армии звание младшего лейтенанта. Судьба их всех по окончанию войны сложилась в высшей степени трагически.

Да и вообще возрастной потолок приема в училище оказался по условиям войны значительно более высоким, чем в мирное время. Припоминаю двух юнкеров, из которых один перед началом войны был школьным учителем, а другой — бухгалтером. Каждому из них было около 30-ти лет. Возраст для курсантов офицерской школы весьма необычный. Также нужно иметь ввиду и то, что значительный процент юнкеров вообще не был рожден на казачьих землях или вырос за пределами их, в СССР или в эмиграции.

Женя Химич и Володя Король родились и выросли в Польше. Чистым белорусом оттуда же был юнкер Данилевич, примкнувший с матерью к проходившим через Белоруссию казакам Атамана Павлова. Володя Строгов (ему было тоже около 30-ти лет) был сыном казака-эмигранта из Югославии. Сын полковника Полухина, нашего командира и юнкер той же полубатареи, родился и вырос во Франции. Называю здесь фамилии юнкеров-эмигрантов, с которыми я соприкасался. В училище их было, наверное, больше.

Воспитываясь в белогвардейских семьях в крупных и малых центрах эмигрантского рассеяния в странах Европы, с присущей эмигрантам ревнивой заботой о традиционных культурных ценностях оставленной России, эмигрантская молодежь первого поколения интимнее переживала церковно-обрядовую сторону повседневного быта. Между собой в наших беседах вопросов религии мы не затрагивали. Нас всех, советских молодых людей и сыновей эмигрантов, в первую очередь, объединяла воля к освобождению нашего народа от навязанной ему в октябре 1917 года тирании и стремление к восстановлению свободного уклада казачьей жизни, о которой нам рассказывали родители. Без громких слов, без напускного пафоса. Мы были невероятные бойцы невероятной армии. Нам всем было предельно ясно, что мы вступили в смертельную борьбу с безжалостным врагом, восстановившим против нас лживой пропагандой ненависти сынов нашего же народа, ценой невероятных жертв поражавших уже смертельно раненого захватчика, на стороне которого сражались мы. И вот пойди и разберись в этом клубке убеждений, страстей и чувств, кто прав и кто виноват!

При этом несомненен факт, что при всей непримиримости к сталинской диктатуре и ее активным сторонникам, ответственным за преступления режима, в солдатах и офицерах Советской армии мы видели наших потенциальных союзников и единомышленников.

Соответственно наши воспитатели в училище преподавали нам «науку побеждать». Но в нашу программу не входила «наука ненависти». Собственно, в этом сознательном отказе от столь соблазнительной во время жесточайшей войны идеологии ненависти сказались, пусть бессознательно и подспудно, исторические ценности русской православной культуры.

Должен сказать, что подбор командного и преподавательского состава училища был очень удачен. Выше я упомянул командиров инженерного взвода и полубатареи. Второй сотней командовал войсковой старшина Джалюк, эмигрант из Франции. Эти офицеры, участники 1-й Мировой Войны и Белого движения старались передать юнкерам традиции российской императорской армии, и тот единственный в своем роде дух казачьей спайки, в котором воинская дисциплина естественно уживалась с выросшими из взаимного доверия простотой и непринужденностью отношений между начальниками и подчиненными. При этом — ни следа духа «эмигрантщины» или претензий на исключительность, которые иногда проявляли себя в жизни послевоенных беженских лагерей.

В эту среду естественно и без затруднений влился командир 1-й сотни есаул Шувалов, кадровый командир Красной Армии, мужественный и знающий свое дело офицер. За оборону Москвы в 1941 году был награжден орденом Боевого Красного Знамени. В Вилле Сантине с ним жила жена с маленькой дочерью, медицинская сестра и боевая подруга в буквальном смысле этого слова. Под огнем рядом с мужем она принимала участие в боевых операциях.