Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Вагон 3-го класса. Для унтер-офицеров и солдат. Всюду молодые лица. Улыбающиеся и озабоченные. Перебрасываются словами. Сколько из них едет на фронт? Сколько из них вернется живыми домой? Камераден! На них можно положиться. В их крови нет предательства.

Скользит мимо прусский ландшафт, мерно покачивается вагон, убаюкивающе постукивают колеса. Извне в окна вползает вечерняя темнота. Сидя, я засыпаю крепким молодым сном.

Размыкаю глаза. Поезд стоит на вокзале какого-то города. Не спрашивая моих спутников, где мы находимся, я набрасываю на плечи шинель и выхожу на площадку вагона. И вдруг, словно обухом оглушают доходящие с перрона слова рабочего-железнодорожника: «Ще маемо час!»

«Куда я попал? Как я мог очутиться в городе, в котором говорят по-украински?» Тут меня озарило, и последние остатки сна вылетели из головы. «Да ведь мы в Праге! В Чехии! В славянской стране!»

Прага осталась позади. Поезд шел на Вену. Я приковался глазами к окну вагона. Мимо него проносятся аккуратные крестьянские дворы на припушенной легким снегом равнине. На славянской земле (не хочу впадать в сентиментальность) я почувствовал себя ближе к родному дому.

К вечеру мы прибыли в Вену. Выгрузились из вагона. Добрались до Солдатского Дома (Soldatenheim) в венском Арсенале. Сдали на хранение свои пожитки. Нам выделили кровати в комнате, где были уже другие солдаты. Чего-то поели. Можно было отдохнуть и нормально выспаться после ночи, проведенной в пути.

Спать, впрочем, долго не пришлось. Подняли засветло. Поезд в Италию уходил рано утром. Встав, я обнаружил, что бесследно исчезла моя пилотка. Не могу понять, кому она понадобилась, но факт оставался фактом: пилотку сперли. Видно, ослабел дух армейского товарищества за годы войны, если солдат ворует у солдата.

Не особенно печалясь об утрате, я извлек из моего рюкзака кубанку и башлык и из солдата Люфтваффе на глазах немцев превратился в казака.

Поезд уходил с Южного вокзала. Нам досталось в вагоне купе, где никого, кроме нас четырех, не было. Можно было устроиться более или менее комфортабельно. Поезд шел на юг, и чем дальше, тем больше местность становилась гористее. Собственно, у Вены уже начинались отроги Альп, и очень скоро по обе стороны долины, по которой несся наш состав, встали неровной зубчатой стеной уходящие в безоблачное синее небо покрытые сверкающим снегом Альпы. Никогда до этого я не был в горах. Правда, еще семилетним мальчишкой во время посещения с мамой родичей в Ставрополе я имел возможность видеть в ясную погоду снежные вершины Кавказского хребта. Но они были далеко и не оставили следа в моей памяти.

Теперь же я мог не просто созерцать горы, но и переживать их. И с этого дня я навсегда полюбил горы, как 12 лет спустя, иммигрировав в США, пережил и навсегда полюбил океан. И до сих пор перед моими глазами, словно я увидел все это неделю тому назад, стоит, почему-то ставшая незабываемой, картина. На покрытом перелеском склоне горы крестьянин срезает ель. Возле него стоит запряженная в дроги лошадка. «Почему так поздно?» — думаю я, — ведь сегодня Сочельник. Неужели у него не было времени установить рождественскую елку раньше?» Мирная картина, мирные мысли. Совсем не думается о войне.

Поезд все дальше несется на юг. Мелькают названия станций: Юденбург, Капфенберг, Леобен, Клагенфурт, Шпитталь, Виллах. Я не стараюсь запоминать их. К чему? Разве же я мог предполагать тогда, что этот маршрут (только в обратном порядке) станет через полгода крестным путем казаков и их семей, преданных ненавидимым Черчиллем большевикам цивилизованной Англией, «матерью европейской демократии»?

Минули Виллах. Арнольдштайн. Последний город на немецкой стороне Альп. Поезд пересекает границу. Мы в Италии.

На итальянской стороне другие впечатления. Нет снега. Чуть облачное небо. Голые каменные стены возносятся ввысь, словно пытаясь подцепить медленно плывущие над вершинами облака. Я с одним из моих спутников выхожу в коридор, чтобы лучше рассмотреть панораму долины. У соседнего окна стоят два солдата в армейской форме.

По коридору идет комендант поезда, предупреждает сидящих в купе и стоящих в коридоре солдат: «Будьте наготове! Опасность партизан!»

«Кто эти двое в неуставной форме?» — спрашивает стоящий у соседнего окна солдат. «О, это казаки», — отвечает сосед. «Казаки? Ну, тогда нам ничего не страшно!»

Что может быть выше признания товарищей по оружию? Жаль, что Галя не могла слышать этой столь лестной для нашего брата похвалы. А она там, в Берлине рассуждала о «смешении» военных форм!