Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-4

Все эти из ряда вон выходящие происшествия относились к моим свободным от служебных занятий «выходным» дням. Но также и наши трудовые штабные будни не были лишены драматических судеб на фоне нашей эпохи революций и войн. О некоторых из них я рассказывал выше. Приведу здесь еще один.

В один из таких будничных дней есаул Паначевный вызвал меня в свой кабинет и заговорщически пониженным голосом сообщил: «Никому ничего об этом не говорите. Наши вербовщики обнаружили в группе беженцев ординарца генерала Шкуро времен гражданской войны. Генерал ушел в эмиграцию, а его ординарец остался в Советской России. Завтра мы его представим генералу. Сюрприз для него!»

Вот так штука! Уже пару дней я встречал в лагере невысокого пожилого казака в гражданской заношенной одежде. Он ничего о себе не рассказывал. Видимо, ему приказали молчать вербовщики, чтобы не разгласить тайны.

На другой день около полудня офицеры привели его в кабинет генерала в штабе Казачьего Резерва на Курфюрстендамм. Подняв глаза на вошедшего незнакомого посетителя в штатском, Шкуро спросил его: «Чем могу быть вам полезен?»

Обтрепанный и полуоборванный человек сделал шаг к столу, за которым сидел в черной черкеске с немецкими генеральскими погонами Шкуро. Дрожащим голосом произнес «Чи не узнаешь мене, батько?» Шкуро поднялся, посмотрел в упор и, напрягая память, вспомнил. Выбежал к нему навстречу. Посреди кабинета, с почтительно стоящими у стен офицерами, плакали, обнявшись, старый генерал и его старый ординарец.

Бесшумно и без уставных формальностей офицеры выскользнули из кабинета, тихо прикрыли двери. Генерал и его ординарец остались вдвоем. Им было, что рассказать друг другу.

С самого начала нашей деятельности по охвату и мобилизации казачьих резервов среди эмигрантов, военнопленных, восточных рабочих и гражданских беженцев нам пришлось иметь дело с врагом, к борьбе с которым мы были плохо подготовлены. Я имею в виду советскую агентуру.

В середине октября (вскоре после того, как польские повстанцы в Варшаве сложили оружие) полковник Иноземцев в сопровождении подхорунжего-терца (звание соответствовало немецкому штабс-фельдфебелю) отправился в Варшаву и прилегающие районы. Полк из группы походного атамана Доманова принимал участие в боях против повстанцев. В чем состояла миссия полковника Иноземцева, я не знаю, но, как потом стало известно, полковник уличил подхорунжего в похищении секретных документов с целью передачи их советской разведке. По возвращению в Берлин он был арестован и временно заключен в одной из подвальных комнат нашего лагеря. Держал себя подхорунжий невозмутимо и с достоинством. Его передали немецким властям.

Позже был задержан и также передан немцам казак конвойного взвода, кубанец из ст. Изобильной, в которой в раннем детстве я провел лето в гостях у тети Лиды и дяди Сени. Я не помню, в чем он обвинялся. Скорее всего, в советской пропаганде.

По-видимому, в штабе генерала Шкуро эти два случая вызвали тревогу, и возникла мысль о создании своей контрразведки. Полковник Иноземцев спросил меня, желаю ли я войти в состав, как он выразился, «юридической службы». Целиком в духе моих романтических представлений о достоинстве военного, я вежливо отклонил его предложение доводом, что «я — солдат, а не полицейский».

Мой отказ не был оценен отрицательно. Перед моим отъездом в Италию полковник Иноземцев написал мне самую лучшую рекомендацию на имя начальника 1-го Казачьего Юнкерского Училища генералам. К. Соломахина. С последним я познакомился в ноябре, когда, приехав из Русского Охранного Корпуса в Югославии, он посетил штаб генерала Шкуро и побывал у нас. На его черкеске серебрились немецкие капитанские погоны. Генералы служили в корпусе обер-офицерами, полковники — фельдфебелями и унтер-офицерами. Честолюбие отступало перед чувством долга борьбы против большевиков. «Да возвеличится Россия, да гибнут наши имена!»

Я далек от желания идеализировать офицеров-эмигрантов. У них было более чем достаточно личных человеческих слабостей. И все-таки! Отдаю честь их благородной памяти.

Естественно, случай с подхорунжим был не единственной попыткой советской разведки проникнуть в оперативные структуры штаба Казачьего Резерва. Уже после войны я получил доказательства подрывной деятельности в нашем штабе трех других советских граждан. Пожалуй, покрупнее, чем неудачливый подхорунжий.