Евгений Анисимов - Генерал Багратион. Жизнь и война

Говоров пишет: «6 и 7 сентября проведены были в дороге (ехали из Сергиева Посада в Симу через Александров. — Е. Л.), в продолжение которой князь чувствовал жестокую и нестерпимую колющую боль в ране. Часто он принужден был останавливаться среди полей, часто появлялись на лице его судорожные движения, казалось мне, он готов был расстаться с жизнию, столь для него мучительною. Видя все сии страдания и бывши у него в качестве доверенного и близкого врача, я сам столько же морально, сколько он физически страдал. Сердце мое разрывалось от сострадания к жалкой его участи».

Седьмого сентября больного привезли в Симу, в дом Голицына. Там разместились все, кто сопровождал Багратиона в пути. С ним были генерал-майоры Е. И. Оленин (они вместе служили во время польского похода 1794 года, а также в Италийском походе Суворова) и Н. Н. Бахметев 1-й, адъютанты — подполковник Семен Брежинский, ротмистр барон Бирвиц, лейб-гвардии Гусарского полка штаб-ротмистр князь Меншиков; кроме того, с Багратионом поехали служащие его канцелярии: экспедитор титулярный советник Саражинович, казначей коллежский регистратор Ченсирович. Больного пользовали упомянутые выше Я. И. Говоров, Гильдебрант (в документах также писался как Гильтебрандт), а также главный медик 2-й армии надворный советник Гангарт. При Багратионе состояли также отставной майор Котов (или Катов), подпоручик Чевский и слуги: камердинер Иосиф (Иосип) Гави, служивший у Багратиона шесть лет, пять крепостных людей, двое наемных слуг, два повара, два унтер-офицера при обозе и «разного рода служители» — 12 человек (все — мужчины)23.

Только на следующий день, 8 сентября, Багратион, по-видимому, не выдержал измучившей его острой боли и позволил произвести частичную операцию, которую следовало совершить не через две недели после ранения, а сразу же после сражения и которую Виллие, то ли из-за спешки, то ли из-за неверного диагноза, недоделал: «…сделана была, — писал Говоров о результатах исследования раны, — предполагаемая операция расширения раны, и знатным разрезом мягких частей около раны открыт был совершенный перелом и раздробление берцовой кости, которой острые и неровные концы, вместе с черепком ядра, глубоко вонзившимся в мясистые части, неоспоримо причиняли во все время болезни жестокую и нестерпимую боль, о которой я столько раз упоминал. Гнойной и вонючей материи с примесью некоторых инородных тел, волокон сукна и холстины (то есть захваченных осколком в рану кусков мундирных панталон и нижнего белья. — Е. А.) вышло из раны чрезвычайное количество, и рана представилась на взгляд весьма глубокою с повреждением важных кровеносных сосудов и чувственных нервов». И далее Говоров в сущности расписывается в собственной некомпетентности: «Признаюсь чистосердечно, что я такового повреждения кости и других частей никак не предполагал, будучи свидетелем раны на поле сражения и в продолжение стольких дней. Несовершенный перелом кости был и прежде замечен. Итак, невыгодное положение князя в раскладной карете, из которой выносили его вечером и в которую поутру опять вносили, затруднительные переезды, негладкие проселочные дороги и тряска в карете были содействующими причинами к совершенному перелому кости. Сие должно было случиться 6 или 7 сентября. В течение сих дней, как известно, князь страдал ужаснейшим образом»24. Трудно удержаться и не прокомментировать этот текст с точки зрения тех медицинских, да и просто житейских знаний, которые были у людей начала XIX века. Во-первых, очевидна ошибка Говорова в постановке первоначального диагноза. Как военный хирург он не мог определять поражение органа только по одному критерию — величине входного отверстия и на этом основании считать рану «неважной», то есть небольшой, незначительной. При этом он сам пишет, что сразу же, на поле боя, сам «нашел, что она сопряжена была с повреждением берцовой кости». Вскоре он присутствовал при исследовании раны и ее перевязке лейб-медиком Виллие и видел, как тот извлек из раны обломок большеберцовой кости. Этот откол с несомненностью свидетельствовал о серьезности ранения. Ведь повреждение большеберцовой, самой мощной, выдерживающей колоссальную нагрузку кости человеческого скелета позволяло опытному хирургу определить масштабы нанесенных осколком повреждений, независимо от величины входного отверстия, и поставить правильный диагноз. По-современному говоря, диагноз должен быть таков: «Огнестрельный многооскольчатый перелом большеберцовой кости левой голени». Во-вторых, Говоров, естественно, понимал, что «несовершенный» перелом лучше «совершенного», то есть полного. Даже если он ничего не ведал о шинировании, гипсе или лубке, то как лечащий врач обязан был обеспечить покой конечности больного, ограничить его сотрясения во время езды, что уменьшило бы боль и страдания Багратиона. С древних времен был известен только один и самый эффективный способ безболезненной транспортировки высокопоставленных раненых, а именно — на носилках или в сооружении типа кресла, портшеза, которые носили на руках, сменяя друг друга. В-третьих, даже при категорическом отказе делать операцию Багратион все-таки разрешал перевязки раны, и этим можно было воспользоваться как для очищения ее с помощью разных средств, так и для необходимого расширения раны, освобождения оттока гнойной материи (вспомним простого аустерлицкого гренадера с его самодельными трутами, деревянным маслом и бритвой, которой он делал себе надрезы). Поводом для всех этих процедур могла стать необходимая процедура отмачивания и отпаривания бинтов. Так получилось, что к очищению раны с помощью более эффективных, чем деревянное масло, средств (пучки корпии, напитанные лекарствами, спринцевание раствором хины и других препаратов) врачи приступили только с 9 сентября.