Так думал убежденный в своей правоте Бахааддин Велед.
–
Быть может, читатель, живущий на семь с половиной веков позже, усмехнувшись поводу, из-за коего разгорелась борьба, сочтет улема Бахааддина Веледа из древнего города Балха всего лишь темным фанатиком. Что ж, он, конечно, был фанатиком в своей вере и полагал истинными многие представления, которые через семь веков сочтет фантастическими любой школяр. Но не потому ли, что было ведомо Бахааддину все доступное разуму его времени — астрология и алхимия, математика и право, история и арабская грамматика, медицинский «Канон» Ибн Сины, идеи Платона и философские построения аскетов-суфиев, он, подобно многим другим ученым его времени, был убежден в неспособности разума разрешить важнейшие проблемы бытия; ведь разум его времени действительно не давал на них ответа?
Его противники богословы мыслили менее прямолинейно. Под влиянием аристотеликов они обращались к доводам логики, дабы приспособить ветшающие догматы к новой исторической обстановке, и, быть может, в конечном счете помогали сделать еще один шаг к освобождению сознания от догматов. Но только в конечном счете. На первых порах добытая ими крохотная, ограниченная свобода подчас служила утверждению деспотизма, предоставляя простор для произвола, не стесненного никакими догмами.
Пути освобождения масс и пути освобождения мысли отнюдь не тождественны. По слову Ф. Энгельса, массы нередко облачают свои насущные требования в обветшалые теологические одежды. А плодами свободомыслия нередко пользуются прежде всего угнетатели.
Не желание возвыситься и не один фанатизм, а живое ощущение поддержки горожан и связанной с простонародьем части духовенства укрепляли убежденность Бахааддина Веледа в собственной правоте.
–
Меж тем хорезмшах Мухаммад, в гордыне присвоивший себе звание «Тень бога на земле» и повелевший вырезать его на шахской печати, решил преподать урок шейхам, которые, пользуясь влиянием на чернь, делали попытки ограничить шахское своевластие. Гнев хорезмшаха пал на знаменитого суфийского проповедника и поэта — шейха Мадждаддина Багдади.
Бахааддин и Багдади были ближе друг другу, чем братья. Они поступили в ханаку к одному учителю-шейху Наджмаддину Кубре, стали его мюридами. Шейх ломал их волю, подчинял своей, точно стирал неразборчиво нанесенные жизнью записи с листов их душ. А затем, когда души их уподобились белой самаркандской бумаге, стал наносить на нее свои письмена. И дабы ничто более не могло совратить их с пути истины, сызнова закалял их волю в пламени искусов и подвигов самоотвержения. В необычно короткий срок удостоились они иджазе, позволения самим руководить другими на этом пути.
Но характер был у них разный! И потому шейх вел их разными путями. Горячность Бахааддина уравновешивалась суровостью. Эти свойства вместе с обширностью познаний привели к тому, что он стал не только суфийским проповедником, но и знатоком шариата и авторитетом в вопросах о дозволенном и запретном.
А Багдади, углублявшийся в себя до самозабвения, доходивший в неистовстве до предела, вернее — до беспредельности, избрал путь поэта-суфия.
Первым суфием Хорасана, по преданию, считался благочестивый царь Балха Ибрахим ибн Адхам, ведший свой род от арабских поселенцев и правивший городом за четыреста лет до хорезмшаха Мухаммада.
Как-то на охоте, гласит легенда, загнал шах кулана. Пустил стрелу и подскакал, чтобы его добить. Но кулан-де молвил человеческим голосом: «Для того ли ты сотворен, о царь, чтобы преследовать беззащитных тварей?» Смущенный вернулся царь во дворец, ночь провел в молитве. А наутро увидел-де на крыше дворца своего неизвестно как попавшего туда пастуха-бедуина. Кликнул стражников. Наглеца привели пред царские очи. И спросил царь Ибрахим: «Что делаешь ты на крыше дворца моего?» — «Ищу потерявшегося верблюда!» — отвечал бедуин. Памятуя о вчерашнем чуде, смирил царь свой гнев. Спросил только: «Не бессмысленно ли искать на крыше дворца верблюда, потерянного в пустыне?» — «Не менее бессмысленно, — отвечал пастух, — чем искать бога, сидя на престоле!»
Потрясенный царь тайком переоделся в рубище и на следующий день ушел из дворца, стал аскетом-отшельником. Все время свое проводил он в мыслях о праведности, подвергая себя строжайшему самонаблюдению и молясь о милости божьей. А на хлеб зарабатывал тем, что собирал в степи колючки и продавал их на базаре. Так царь Ибрахим сделался великим шейхом Ибрахимом Балхи, якобы положившим начало подвижничеству, получившему впоследствии наименование суфизма.
Читать дальше