Феликс Арский - Перикл

Перикл вздрогнул, услышав свое имя. Ага, значит, все-таки не выдержали. Что ж, поглядим, кого они выпустили на трибуну. О, да это известный трапезит, банкир, сколотивший немалое состояние на ростовщических операциях. Такой добродушный на вид и такой неумолимый, когда судится с должниками. О его жадности говорит весь город — наверное, и сейчас он боится, как бы не затронули его кошелька.

— Платить? Я не знал, о афиняне, что вы столь щедры, чтобы тратить государственные деньги на такие пустяки. Или, может быть, это не ваши деньги собирается расходовать Перикл? Но тогда чьи? Свои собственные? Я понимаю ваши улыбки. Конечно же, нет: ведь у него каждый обол на счету — достаточно взглянуть на его сыновей, на их жалкий вид, чтобы понять, какой он скопидом…

Эпистат остановил говорившего. Он напомнил, что никто не смеет оскорблять членов собрания, и пригрозил ему штрафом, если он не прекратит нападок на Перикла.

— Хорошо, я буду говорить о себе и своих друзьях. Разве мало мы несем расходов, устраивая праздники, состязания, театральные представления, снаряжая корабли? На самых богатых людях лежит и самое тяжелое бремя. Что ж, мы понимаем, что иначе и не может быть в нашем государстве. Но нельзя бесконечно натягивать тетиву — она лопнет, и вы останетесь без оружия.

Перикл любит говорить о равноправии и благоденствии народа. Какое же это благоденствие, если одни всегда будут жить за счет других? Сегодня страдаем мы — смотрите, как бы завтра он не принялся за вас, за всех, кто сколотил скромное состояние.

Перикл защищался. Не просил, не спорил, а терпеливо разъяснял. Наслушавшись разговоров в толпе, он знал заранее аргументы противников и спокойно излагал их, столь же бесстрастно опровергая. Он говорил:

о преимуществах демократии перед другими формами правления, потому что именно демократия защищает весь народ в целом, а не избранных граждан;

о том, что нельзя жить лишь законами предков и считать их непогрешимыми;

о том, что народ, добившись свободы и равноправия, должен уметь воспользоваться своими правами.

— Разве справедливо, чтобы граждане, ежедневно заседающие в Буле, терпели убытки из-за того, что вынуждены поступиться собственными делами? Ведь ныне в Совет избирают не знатных и состоятельных, а обычных, рядовых афинян — и нельзя, чтобы почетная должность становилась для них обременительной. Мне скажут, что недостойно свободного гражданина трудиться за плату. Не будем спорить, так ли это в действительности. Но я спрашиваю вас: разве не жребий избирает членов Совета? Разве они нанимаются работать, думая о выгоде или просто о куске хлеба? Нет и еще раз нет! Все их помыслы направлены на то, чтобы сделать наше государство сильнее и богаче. Они заботятся не о себе, а о демосе, о всех нас — почему же мы не платим им тем же?

Перикл напомнил, что союзной казной по-прежнему распоряжаются Афины и что они вправе брать оттуда деньги по своему усмотрению. Но если понадобится, демос воспользуется услугами состоятельных граждан, которые уже не раз помогали отечеству. Напрасно обвиняют его, будто он стремится уравнять имущество всех афинян. Его возмущает не богатство, а бедность; и пока она существует, ни о каком благоденствии государства говорить не приходится. Разумеется, интересы народа, полиса превыше всего — ради них каждый гражданин обязан пожертвовать всем, даже жизнью. Но нельзя ограничиваться одними жертвами. Государство обязано помнить и свой долг перед демосом. Если оно существует само для себя, если судьба отдельных граждан ему безразлична, оно безнравственно и жестоко. Он же, Перикл, мечтает о справедливости и добре, ибо, как утверждал еще Пифагор, люди получили от богов две блаженные способности — говорить правду и творить добро.

Вождь демоса закончил речь. Он сошел с трибуны и не спеша направился к своему месту. Перикл надеялся, что собрание поддержит его — друзья рукоплескали ему, а противники провожали ненавидящим взглядом. В этой ненависти он увидел бессилие и понял, что победил.

Тогда-то и попросил слова еще один оратор. Старый человек, соратник Аристида, представитель прославленного поколения марафонских бойцов, о которых ходили легенды; он давно не участвовал в политических спорах и редко покидал свой дом, предпочитая иметь дело с папирусами, а не людьми.

Он выступал спокойно, словно рассуждая о научном предмете. Взвешивая доводы «за» и «против», он, казалось, не обращал внимания на присутствующих. Но его слушали с особым вниманием.