Робин Локкарт - Моя Европа

Я вернулся домой с тревогой о Яне, с неуверенностью о долговечности Бенеша, но с уверенностью, что будущее Чехословакии зависит от поддержания хрупкого взаимопонимания между востоком и Западом.

После моего возвращения в Англию события в Чехословакии протекали спокойно. Генерал Маршалл http://en.wikipedia.org/wiki/George_Marshallуже определил степень американского участия в оказании помощи Европе, и для выработки конкретных мер в Париже была созвана международная конференция. 4 июля 1947 года Кабинет Министров Чехословакии собрался под председательством Клемента Готвальда, исполнявшего в то время обязанности Премьер-министра, и поддержал предложение Яна Масарика принять приглашение участвовать в конференции. Решение было принято единогласно, и на его обсуждение не стали тратить время.

Пять дней спустя делегация Чехословакии, в состав которой вошли господин Готвальд, Доктор Дртина (прим., Прокоп Дртина – министр юстиции) и Ян, выехали в Москву, чтобы обсудить с советским правительством предложения по Франко-Чехословацкому Соглашению. На следующее утро в Москве засверкали гром и молния. Сталин опасался участия Чехословацкого правительства в парижской конференции. Он прямо заявил Готвальду, что, согласившись на участие в работе этой конференции, Чехословакия совершила акт предательства по отношению к Советскому Союзу. Ян вернулся домой совершенно потрясённым. Позже он сообщил мне: «Я отправился в Москву в качестве Министра Иностранных дел суверенного государства, а вернулся как лакей советского правительства».

В том же июле Бенеш перенёс первый инсульт. Хотя это скрыли от народа, но коммунисты, занимавшие министерские посты в правительстве, были об этом хорошо осведомлены. Они опасались проиграть в предстоящих выборах, намеченных на весну 1948 года, и начали активную подготовку, не жалея средств. Первым намёком на предстоящие события стали так называемые «посылки с сюрпризом». 11 сентября 1947 года три самых влиятельных некоммунистических министра, Доктор Зенкель, Доктор Дртина и Ян Масарик, получили по почте посылки, в которых находились взрывные устройства. К счастью, одна из этих посылок была вскрыта официальным экспертом. Трагедии удалось избежать, но трёх министров предупредили. Подозрение упало на коммунистов, которым, однако, удалось выкрутиться и затормозить официальное расследование.

Тем временем, коммунистам, возглавлявшим секретные службы, удалось «раскрыть» заговор в Словакии, где коммунистические позиции были самыми слабыми. Оперируя шаткими данными, они смогли сократить число представителей от словацких демократов, являвшихся в то время самой крупной партией в Словакии, а затем реорганизовали Словацкий Национальный Совет по своему усмотрению. Этот маленький «путч» стал генеральной репетицией к перевороту в феврале 1948 года.

Летом я много слышал о деятельности Яна Масарика, но от него самого почти ничего поступало. Если быть точным, то с момента моего отъезда я получил только одно поспешно написанное письмо, в котором он благодарил за мои интервью. Дело в том, что БиБиСи пригласило меня вести еженедельный обзор для Чехословакии, и я продолжаю это делать до настоящего времени, не пропустив ни одной недели, не взирая на занятость. В конце сентября Ян посетил Нью-Йорк, где представлял свою страну на сессии Объединённых Наций. Мне всегда было жалко, что он тратил много времени на зарубежные поездки. Его присутствие на этих встречах было двусмысленным, поскольку чехословацкая делегация всегда автоматически поддерживала советскую делегацию, а помимо всего прочего, Яна любили и американцы, и англичане. Я знаю, что далеко не все понимали трудности его положения. Отсутствие Яна дома давало возможность коммунистам плодить своих людей в Чехословацком Министерстве Иностранных Дел. Осенняя сессия ООН в 1947 году (Признание Израиля) растянулась надолго, и я с нетерпением ждал, когда же Ян вернётся в Чехословакию. Мне казалось, что он должен был чувствовать себя несчастным человеком. Наконец, 3 декабря раздался телефонный звонок. Звонил Ян. Он прибыл в свою квартиру в Вестминстерском Саду и приглашал меня прийти.

День выдался мрачным и серым. Ян выглядел ужасно уставшим. Он был в домашнем халате, левый рукав свободно болтался, поскольку рука оказалась перевязанной. Незадолго до отъезда он растянул мышцы плеча, и оно ещё побаливало. Его американские друзья, поведал Ян мне, шутили, что он потянул плечо, упираясь против «железного занавеса».