Александр Ужанов - Михаил Калашников

Главный конструктор стрелкового оружия сидел на пляже и набирал в целлофановый мешочек волшебный песок, чтобы потом увезти с собой на родину. Он вспомнил, как привозил из Сочи камушки и лечил ими ноги:

«Очень сильно болели ноги. Поехал в Сочи. Сижу, присматриваюсь, как люди себя ведут. Вижу — собирают камешки. И я набрал камней, везу домой. Налил горячей воды в таз и камни положил, а потом начал плясать на них. Раза три повторил ту экзекуцию — забыл про ноги. Болезнь куда-то ушла».

Потом рассказал историю о том, как мучился животом около года:

«Было это в молодости, лет в тридцать от роду. Врачи не могли понять, почему у меня после обеда болит желудок. Долго лазили внутрь с лампочкой, глаза проглядели, но так ничего и не обнаружили. А боль не проходила. Вот тогда я и придумал себе лечебную гимнастику.

Была у нас высокая никелированная кровать. Как пообедаю — я ложусь на кровать и поднимаю ноги, потом опускаю на пол. Боль неожиданно стихает. Приезжает как-то мать, ей уже за семьдесят было. А я и при ней этим методом, значит, лечился: ноги то вверх, то вниз. Спрашивает, что это со мной. Отвечаю — лечусь. Не поверила. Говорит: вот, до чего ты, сынок, дошел, как пообедаешь, так и ноги вверх. Смех-смехом, а я забыл про боль. Может, это язва была, но как-то боль покинула навсегда. После обеда только проблемы эти были.

А кашлем так всю жизнь мучаюсь. Как только вечером плотно поем да сразу лягу, кашель так и начинает забирать, вот только к утру и засыпаю. А встану — кашель как рукой снимает. Но если долго перед сном хожу, кашля не бывает.

Почему так, мне врачи этого не объяснили. Не зря я, видно, стараюсь поменьше к ним обращаться. Очень уважаю их труд, профессию, но стараюсь избегать хождений по поликлиникам и больницам. С молодости это у меня.

Особенно помучился со слухом. Вот в одном медучреждении жалуюсь врачам, что ничего не слышу. А они вдруг спрашивают: зачем вам в вашем возрасте слух?

Когда кровь у меня берут с пальца — ужасно боюсь. Себе я могу в тысячу раз больнее сделать, все нипочем. А перед этой процедурой ночь не сплю. Кровь из вены — равносильно обмороку…»

Вспомнил вдруг Михаил Тимофеевич 1941 год, железнодорожную станцию Матай и друга, токаря Женю Кравченко. По всему было видно — вся сложная конструкторская жизнь спрессовалась в тугой ком и где-то глубоко засела в его подсознании, изредка вырываясь на поверхность. Память — великое благо и великий крест, который несет на себе человек до скончания дней своих на земле.

«Помните, как в рассказе Чехова, — отвлекся от тяжелых воспоминаний Калашников. — О том, как мужика пьяного окультурил кто-то оглоблей по лицу. Потом в газете об этом случае написали. Так мужик с газетой ходил по деревне и хвастал: вот вся Россия теперь будет знать меня…

Так и с нами будет, когда мы песка привезем с Кубы».

По вечерам после ужина, который всегда проходил в дружеской обстановке, Калашников прогуливался по утопающему в зелени отелю. Его команда была рядом. И казалось, нет предела лиризму и поэтическому настроению Михаила Тимофеевича. В его памяти всплывал то Ломоносов с его открытой бездной, полной звезд и тьмы, то Некрасов с его горемычной старушкой Ненилой из «Забытой деревни», то Лермонтов.

Менял тему и ставил своим собеседникам в пример оправданную жесткость российских правителей от Петра I до Сталина.

— Вот как-то говорит Ребушинский Петру I: «Великий государь, не знаю, что и делать, как уже наказывать, но лес мачтовый воруют». Поинтересовался Петр, сколько стоит веревка, и приказал в местах, где кончается мачтовый лес, ставить виселицы. Потом распорядился: кто будет пойман на воровстве — того вешать без суда и следствия. Строгость нужна, разболтанность ни к чему хорошему не приведет.

За каждой историей из прошлого, которых Михаил Тимофеевич знал огромное количество, проглядывала какая-то внутренняя тревога, обнажались глубокие и еще невысказанные переживания за судьбу его собственной страны, любимой России. И по тому, как вспоминались Калашникову стихи и легенды, с каким настроением они произносились, чувствовалось, что он пытается нащупать обрывки двух разных нитей, оставшихся от России царской, дореволюционной и от России советской…

Тихие вечера Варадеро. С какой теплотой их потом будет вспоминать конструктор. И то, как по-новому звучала в его сердце популярная кубинская мелодия «Гуантанамеро».

Во время морской прогулки с рыбалкой Михаила Тимофеевича спросили: