Вера Фигнер - Запечатленный труд (Том 2)

Первыми политическими узниками Кары были «нечаевцы» Кузнецов и Николаев, за ними последовали народники, осужденные по процессам 70-80-х годов: И. Мышкин, П. Алексеев, П. Войнаральский, Е. Ковальская и другие всего (до 1890 года) более 200 человек, в том числе 32 женщины. Условия заключения на Карийских рудниках были исключительно суровыми, но они еще больше ухудшились после неудачного побега в 1882 году восьми каторжан под руководством И. Н. Мышкина. Заключенные отвечали на репрессии длительными голодовками. В 1889 году на Каре произошли массовые самоубийства политических заключенных (о карийской трагедии 1889 года см. в примечаниях к первому тому, № 92), в результате чего Карийская каторга в 1890 году была ликвидирована.

…На дворе стояла осень, и еще накануне снега не было, но валенки и шуба рисовали непременно снежную равнину, сани и тройку…

В сопровождении жандармов я прошла коридор, и мы спустились по лестнице в комнату перед кордегардией [3] Кордегардия — в данном случае помещение для военного караула. . Там у стола стоял смотритель в своей тужурке, а подле окна спиной ко мне какой-то человек, плотный и приземистый, в штатском.

— Дайте руку! — сказал смотритель.

Я протянула, ничего не понимая.

Мгновенно человек в темном повернулся ко мне и осторожно взял на минуту мою руку, как берет доктор, щупая пульс.

«Что такое? — подумала я. — Вероятно, это фельдшер! Зачем он? Зачем им мой пульс? Неужели предстоит что-нибудь такое, от чего я могу упасть в обморок!..» Темная, невероятная мысль мелькнула. И я почувствовала, как сердце в груди начало биться все медленнее… Я собрала все силы…

А предполагаемый фельдшер снова повернулся к окну спиной ко мне.

И опять смотритель говорит:

— Дайте руки!

В тот же момент черный субъект стоит лицом к лицу со мной, и в руках у него кольчатая цепь! Страх перед неизвестным сменился яростью перед реальным.

Бешенство неудержимое охватило меня: «Как! Я, свободная личность! И на меня наденут цепь — эту эмблему рабства!.. Этой цепью хотят сковать мою мысль, мою волю!..»

Вся кровь хлынула куда-то, и в гневе, вся дрожа, я топнула ногой, и, в то время как руки мои связывали, я заговорила с жаром, обращаясь к смотрителю:

— Скажите моей матери!.. Скажите ей, что, что бы со мной ни делали, я останусь все той же!..

— Хорошо, хорошо! — забормотал смотритель почти в испуге.

— И еще скажите, чтоб она не горевала: если будут книги и я хоть что-нибудь буду знать о ней, то большего мне не надо.

— Хорошо! Все скажу… все скажу! — бормотал в смущении смотритель.

Мы прошли сквозь строй солдат, вытянувшихся в кордегардии, и вышли в маленький дворик. По ту сторону решетки, отделяющей Трубецкой бастион от крепостной площади, стояла карета, а подле нее — в шинелях два вооруженных жандарма. Проходя те несколько шагов, которые отделяли меня от кареты, я увидела одного из «присяжных» — самого веселого и самого добродушного. Это был малый небольшого роста, с медно-красным лицом и рыжеватой растительностью. Большой шрам пересекал его щеку подле левого глаза вплоть до виска. И всегда-то он смотрел на меня ласково и улыбался. Он как будто говорил этим: «Эх, барынька! Все-то вы худеете, все-то вы бледнеете! Да полно же! Ну, право, в жизни есть и радости!..» И мне становилось легче в моем одиночестве.

Теперь, видимо нарочно, он стал на пути: его лицо было серьезно и печально. Наши глаза встретились, и горло мое сжалось — добряк смотрел на меня с таким состраданием!.. «О, не плачь… не вздумай заплакать, Вера! Расплакаться в такую минуту — прямо позорно!» — уговаривала я себя… Но как я была тронута, как тронута!.. Этот взгляд я унесла с собой в живую могилу, и там он служил мне утешением: простой русский человек, солдатик, который добросовестно стерег меня, душою был со мной!.. Он мне сочувствовал, он меня жалел!.. Он был последним и единственным, который проводил меня, и проводил лаской, на новую, как ночь темную жизнь…

— Куда меня везут? — спросила я смотрителя, когда мы сели в карету.

— Не знаю, — сказал он.

Мы повернули из крепости направо, вдоль набережной Невы. Минуты казались часами… Но вот карета остановилась; мы вышли. Передо мной были маленькие сходни и пароход. На нем не было видно ни души.

Жандармы подхватили меня и почти перенесли на палубу. Затем мы спустились в каюту, окна которой были тщательно закрыты занавесками. Пароход двинулся и шел… шел…

Часа через два-три пришел офицер. Спрашивает, не хочу ли я есть.

Читать дальше