Георгий Флоровский - Филарет, Митрополит Московский

В Церкви есть свое собственное и неприкосновенное законодательство, сила и полномочия которого превышают всякую земную меру. «Иисус Христос не начертал для нее в слове Своем подробного и единообразного постановления, дабы царство Его не показалось сущим от мира сего»… У Церкви есть свой особый образ действия — в молитве, в служении таинств, в назидании и пастырском попечении. И для действительного воздействия на общественную жизнь, для ее действительного воцерковления, по мысли митрополита Филарета, совсем не нужно вмешательства иерархии в мирские дела, — «не столько нужно то, чтобы епископ заседал в правительственном собрании вельмож, сколько то, чтобы вельможи и благородные мужи чаще и усерднее вместе с епископом окружали алтарь Господень»… Со всею определенностью Митрополит Филарет всегда проводил твердую грань между государственным и церковными порядками. Конечно, он не требовал и не желал отделения Церкви от государства, ибо в действительности это было бы отделением государства от Церкви, его удалением от Церкви в произвол мирской суеты. Но вместе с тем всегда резко подчеркивал совершенную разнородность и особенность государства и Церкви. Церковь не может быть в государстве, и государство не должно быть в Церкви, — «единство и гармония» между ними должны осуществляться в единстве творческого осуществления заповедей Божиих.

Нетрудно понять, как далек и чужд был такой образ мыслей для государственных деятелей той эпохи, и каким детским казался он им. Филарет не верил в силу обличений и порицаний. Внешним формам жизни он не придавал большого значения, — «нужно не какое-либо преобразование, а выбор людей и надзор,» — говорил он. И прежде всего нужен внутренний творческий подъем, собирание и обновление духовных сил. Нужно усиление творческой активности, укрепление и усиление церковной и пастырской свободы. В противовес государственному наступлению Митрополит Филарет думал о восстановлении живого единства поместного епископата, осуществляемого в постоянном совещательном общении сопастырей и епископов и закрепляемом по временам малыми съездами и соборами, пока станет внутренне возможным и осуществимым и общий поместный собор. Митрополит Филарет всегда подчеркивал, что «мы живем в Церкви воинствующей»… И с горечью сознавался, что «количество погрешностей и неосторожностей, накопленных не одним уже веком, едва ли не превышает силы и средства исправления»… Филарет не был человеком борьбы, и тяготился «пребыванием в молве и попечениях града и дел человеческих.» Он жил ожиданием «того вечно безопасного града, из которого не нужно будет убегать ни в какую пустыню.» Ему хотелось удалиться, и вне мятежа дел молиться о милости и долготерпении Божием, о «защите свыше.»

Филарет родился в тихой и глухой Коломне. Он прошел старую дореформенную школу, в которой учили по-латыни и по латинским книгам. Впрочем, в Троицкой Лаврской семинарии, в которой он учился и потом учил, этот схоластический дух был смягчен и умерен тем своеобразным воцерковленным сентиментализмом, яркая печать которого лежит между прочим на творениях Святителя Тихона [7]. В Москве его выразителем был престарелый митрополит Платон (Левшин) [8]. В Платоновой школе не только упражняли ум, но прежде всего развивали сердце и пробуждали в нем «теплое благочестие» и кроткую чувствительность. Из тихого Лаврского приюта, обвеянного благочестивою мечтательностью, новоначальным иноком иеродиакон Филарет был в 1809 г. вызван в Санкт-Петербург «для усмотрения.» И странно показалось ему в невской столице, — «ход здешних дел весьма для меня непонятен,» — признавался он тогда же в письмах к отцу. В Синоде его встретили советами читать «Шеденберговы чудеса» [9]. И повезли его смотреть придворный фейерверк и маскарад; и здесь, буквально «средь шумного бала,» представили его синодальному обер-прокурору. Надолго запомнились Филарету эти первые впечатления… «Вот торопливо идет по двору какой-то небольшого роста человек, украшенный звездой и лентой, при шпаге, с трехугольной шляпой и в чем-то, плащ не плащ, в какой-то шелковой накидке сверх вышитого мундира. Вот взобрался он на хоры, где чинно расположилось духовенство. Вертляво расхаживает он посреди членов Св. Синода, кивает им головой, пожимает им руки, мимоходом запросто молвит словцо тому или другому, — и никто не дивится ни на его наряд, ни на свободное обращение его с ними»…

«Смешон был я тогда в глазах членов Синода, — вспоминал Филарет, — так я и остался чудаком»…