Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

Дедо научил меня видеть вокруг все живое и радоваться ему-дереву, стеблю, птице, зверю, земле, небу. Он никогда не обнимал меня, но я видел, как его огрубелые руки ласкают мох на криничном срубе или виноградную лозу. Он не говорил мудрых слов, но его искренность коренилась в добрых глазах и внимательном сердце. И от сего ему, необразованному, открывались знания, которые не найти и в умных книгах. При его многотрудной жизни это пестовало его душу, давало ей обновление и успокоенность.

В тихую годину он садился в одиночестве и наблюдал мир природы. И сам сливался с этим миром. Замирал, очи заволакивала влажная пелена. Тогда я не узнавал своего деда. Со временем понял: блажен, кто воспитал в себе волю разума и покой души. Это - счастье.

Бульк-бульк-бульк...

...Между нами вертелась веретеном баба. Такая же сухая и черная. Ее птичьи глазки-поприны дырявили нас насквозь. Баба угадывала мои намерения, откуда-то знала о всех моих дневных грехах. Соседям она все кишки попереедала. Бабиного языка боялся даже сельский поп. «Сия прискажет, как пригвоздит». Люди говорили, что дедо выменял бабу у шатровых цыган на кобылу. Не знаю, правда ли это, но моя баба бросала карты, сливала воск, судила по волоску, принимала у рожениц детей и спроваживала покойников.

Считали бабу в селе шептункой. Малых детей она купала в старой лохани, чтобы никто не сглазил. Кому-то тушила водой огонь и обмывала тело. Слабым на дыхалку рассыпала пригоршнями соль под постель. Яловые жены, прежде чем придти к бабе, ложили под себя на ночь коцку-сахар на квадратном лоскуте ткани. Баба потом считывала с нее болезни. А сахар часто давала мне. Некоторые приносили за лечение яйцо, некоторые мерку зерна или шапку орехов. Баба колола те орехи, подзывала меня, показывая на зерна: «Смотри, бедолага: орех похож на человеческий мозг. Ибо имеет он силу для мозга. И мужскую силу. Хорошо сьедать каждый день хоть один-два орешка. Будешь крепок, точно дерево».

Не знаю, какие болезни баба излечивала, а какие - нет, но когда мои ноги обсыпали страшные бородавки, баба сразу повела меня к вую Ферку.

Первые коренья в лесу баба копала в Симонов день, когда нивы уже приняли зерно. Те горькие корешки следовало принимать натощак. Они должны были «усмирять сердце». А ягоды от смолавки-застуды собирались аж к первым морозам. Лечебницу свою баба устроила в глиняной шопе. Там ежедневно что-то варилось, колотилось, сушилось, толклось, растиралось. Я подносил дрова из чащи и таскал ведром воду.

Отчетливо вспоминаю себе те вечера. За дверью по- осеннему сыро, и сверчки сюрчат уже лениво, будто дрожат от холодной росы. А нам в шопе хорошо. И козе Анке, и мне, и бабе, что молилась в углу, опершись на бочку с кириней-закваской. Я стерегу огонь. Из медной трубки струится по вербовому прутику сливянка. На ней баба делает лекарственные настойки. Терпкий косточковый дух перебивает даже козью вонь. Огненные язычки мерцают на стенах, как иконы на церковних пависах-хоругвях. А может, это мне в глазах мерцает от сонливости и дурманного тепла.

Баба обрывает молитву и подходит к горшку. Деревянной поварешкой зачерпывает паленки и торжественно подносит к губам. Смачно морщится, очи ее светлеют.

«Огнем битая, - тихо говорит. - Меньше дровишек подкладывай». - и возвращается в свой закут заканчивать молитву.

Хотя другие и не любили бабу, я к ней тянулся. Меня очаровывала ее сутемная ворожба, меня веселили ее бойкие приповестки-пословицы. Они, как зерна, запали мне в память: «Кабы здоровье, а грехи будут», «Многие вороны и коня заклюют», «Разумный пес на ветер не лает», «Честному честь и под лавкой», «Когда делаешь махом - пойдет прахом», «Муж пахнет ветром, а жена - дымом», «Голого ремень греет», «Беда вымучит, беда и научит», «Каков куст, таков и прутик»...

Бульк-бульк-бульк...

Повествуя о своем родовом кусте, как обойти старшину

Я уже говорил, что отца не имел. Но он был. Я долгое время не понимал, почему меня сельские дети прозывают «панчуком». В науке первым был, за это в школе мне кружечку молока давали. Однажды управитель пришел на урок, дьяк перед ним подобострастно заискивал. Тогда вызвал к доске меня. Все, что просил, я написал и выразительно прочел.

«Чисто пишет, гладко читает, - похвалил меня управитель. - Чей дитвак?»

«Панчук-копилец», - захихикал дьяк.

«А-а-а, - догадался управитель. - Кровь! От ровного дерева ровна и тень».