Василий Бетаки - Снова Казанова (Меее…! МУУУ…! А? РРРЫ!!!)

Павел, мой отец, жил наверху с родителями до окончания гимназии, после чего сразу уехал в Москву и поступил в Строгановку. Потом учился в Школе Ваяния и Живописи вместе с Маяковским и Бурлюками. Носил и морковку на причинном месте, как «будетлянин».

И до революции и после, лето он проводил у родителей. Одно лето был «ничевоком», клуб которых бушевал тогда в Ростове. Но писал отец все больше портреты знакомых. Подружился он в это время с приехавшим в город художником Юрием Анненковым.

Как-то раз, когда он прогуливался с морковкой, его со всей компанией замёл на улице патруль. Отца водворили в камеру ростовской ЧК, но разрешили позвонить домой, крайне изумившись такому редкому явлению, как «телефон в доме частного обывателя». Бабушка тут же послала Марию на телеграф отправить телеграмму Маяковскому, надеясь, что поэт вступится за бывшего однокурсника. Так и произошло.

Отцу показали телеграмму, подписанную «В. Маяковский, О. Брик». Причем, пришла телеграмма чрезвычайно быстро. Вторая подпись на ростовских чекистов произвела большее впечатление, чем первая: Осип Брик был в их кругах достаточно известной фигурой. В телеграмме содержалась рекомендация «использовать в течение лета художника московской кинофабрики В. П. Бетаки для нужд пропаганды и агитации в РОСТА».

Помещение РОСТА находилось в том же здании, что и ЧК, поскольку РОСТА подчинялось чекистам, и отец, обойдя громадный квадратный дом на Садовой (поздней – горисполком и главное здание Университета), вошел в него же с переулка. И тут его радостно встретили знакомые ничевоки и футуристы, в это несытое время прибившиеся к хлебной работе раньше него.

Так что он из камеры попал прямо в объятия друзей, и кончилось тем, что его с новеньким удостоверением ЧК в кармане, ребята приволокли домой, первый и, кажется, последний раз в жизни упившимся в доску.

Наутро после этого знаменательного события Павел узнал, что муж Марии, Миша Золинский, служивший ранее в ГОНе – Губернском Охотничьем Надзоре – тоже сидит в ЧК. Не сказав никому ни слова, он пошел к своему новому месту работы, но перед тем, как войти в РОСТА, обогнул здание и, с важностью показав часовому удостоверение ЧК, потребовал чтобы ему срочно выдали Золинского.

Часовой, не глянув на то, что в удостоверении красовалось слово «художник», ничуть не усомнился в праве этого штатского человека распоряжаться (без формы, но с удостоверением чекиста «предъявитель» выглядело ещё страшнее, чем в форме). Часовой молча козырнул, и через минуту вывел Мишу. Павел важно завел его за угол, будто бы он его конвоирует, хоть и без оружия, и шепотом велел бежать домой, взять на берегу Дона свою лодку и тут же, не теряя ни минуты, плыть на хутор Золинских, где жил тогда мишин отец. «Пересиди недельку, а там увидим». Так и сделали. В те годы этого было довольно, чтобы «дело» (никому неизвестно какое) забылось и само собой прекратилось.

Рисовать в РОСТА карикатуры отцу быстро надоело. К тому же пришла осень, и он уехал в Москву, а потом вскоре и в Питер, где стал работать на тамошней «кинофабрике», т. е. на будущем «Ленфильме».

Первым браком отец женился (ещё до первой мировой войны) на студентке консерватории, певице Ольге Миклашевской (впоследствии солистке Ленинградского Малого Оперного), а вторым браком в двадцать четвёртом году – на моей будущей маме Сабине Борисовне Маркус, пианистке-тапёрше с кинофабрики «Межрабпом-Русь».

История маминого семейства тоже весьма незаурядна и тоже не без «умыкания».

Моя мать Сабина Борисовна была двенадцатым ребёнком в семье – младшей из пяти дочерей Бориса Маркуса, преуспевавшего купца Первой Гильдии и банкира из Бердичева.

Я не знал ни деда, ни бабушку Маркусов: бабушка умерла вскоре после рождения своего последнего сына Изи (1894 г.). Он был на два года младше Сабины. Когда умер дед, мне неизвестно, – знаю только что позднее бабушки, но, видимо, тоже относительно рано. На грани веков.

Вот что я о них знаю: молодой еврей, богатый бердичевский купец и банкир Борис Маркус (он держал большие магазины «Колониальные товары») в конце шестидесятых годов Х1Х века увидел в приезжем цирке красивую чернокожую гимнастку-эфиопку, сманил её и женился на ней по еврейскому обряду. И посыпались дети.