Анатолий Медников - Берлинская тетрадь

- Не стоять! Вперед!

Ее высокий голос срывался на крик. Он словно бы с трудом пробивался сквозь нарастающий рев моторов. Приближались немецкие бомбардировщики.

Наша машина сделала стремительный бросок вперед, и мы вылетели на западный берег. А в это время рядом с мостом уже выпирали в небо высокие столбы воды и остро пахло горячим металлом. Вот и плацдарм! Отводим машину в укрытие и шагаем по лесисто-болотистому участку земли, занимающему километра три в ширину и около пяти в длину.

Мы взбираемся на высокую насыпь, она вся изрыта землянками. На обратном скате ее - земляные конюшни для лошадей. Меланхолические артиллерийские битюги мерно жуют овес, косясь на воду, по которой шлепают пули и осколки от мин взбивают фонтанчики воды. Лошади спокойны, так, словно они стоят в обычных конюшнях, где-нибудь в глубоком тылу. А ведь от этой насыпи до немецких окопов всего лишь километр с небольшим.

Мы прошли пешком по гребню насыпи к маленькому белостенному домику, едва ли не единственному на плацдарме и вообще чудом уцелевшему на открытой местности, простреливаемой артиллерийским и минометным огнем. В домике расположился узел связи. Я позвонил оттуда командиру части по полевому телефону.

- Здравствуйте. Мы хотим записать на пленку рассказы героев борьбы за плацдарм. Дайте нам таких людей.

- Сколько?

- Человек пять-шесть.

- Сколько? - удивленно переспросил полковник. - Да вы знаете, дорогие товарищи, в какую дивизию вы приехали? Сталинградская, Черниговская, Варшавская, ордена Ленина, Суворова, гвардейская!..

- Знаю, знаю. Но у нас мало времени. Да и не хотелось бы отрывать от дела сразу много людей.

- Ладно, - смягчается полковник, - бог с вами! Пришлю пятерых, самых отчаянных.

Через полчаса в белый домик пришли не пять, а пятнадцать солдат и офицеров, все с оружием, прямо "с передка".

Здесь, на узкой полосе земли, на маленькой пашей территории, со всех сторон окруженной окопами противника, странно слышать о том, что есть где-то передний край, а следовательно, есть хоть маленький, но свой тыл.

Но такова уж психология людей на войне: солдат, сидящий в окопах своей роты, считает "тылом" землянку командира батальона, хотя до нее порой не больше сотни метров. Для командира батальона штаб полка в километре от переднего края - тоже "тыл". И это даже в том случае, если противник ведет по штабу полка огонь более сильный, чем по блиндажам батальона. А уж штаб дивизии для полков - "тыл" глубокий, даже если они расположены рядом, вот как здесь, на плацдарме.

Мы расставили нашу аппаратуру, но первые же слова, сказанные в микрофон, заглушаются выстрелами наших гаубиц. Трясутся стены домика, подпрыгивает аппарат звукозаписи.

- Нет, здесь работать нельзя, - заявляет в отчаянье наш радиооператор Алексей Спасский.

- И передвигать пушки некуда, - резонно отвечает ему офицер - старший группы, - впереди немцы, сзади река.

Но вот выход найден. Мы посадили всех героев боев в нашу машину и снова летим через переправу на восточный берег, в поселок. Здесь в километре от Одера сохранилось несколько каменных домиков.

Нам отвели комнату, где на столах лежат карты и полевые сумки живущих здесь политработников соединения.

И началась запись. Солдаты, в выгоревших гимнастерках, украшенных рядами медалей и орденов, сосредоточенные, с карандашами и ручками, раздумывают над белыми листами бумаги. Все они мучительно подбирают фразы для своих рассказов о подвигах.

Рассказать о своем подвиге нелегко, для иных это труднее, чем совершить сам подвиг.

Конечно, в сознании не сразу укладывается, что слова, сказанные в толстую короткую трубку с выпуклой металлической сеткой, здесь, в этой деревушке на берегу Одера, будут затем услышаны по всей стране, в самых дальних уголках родины. Но странное дело: все - и рядовые и офицеры, люди, показавшие чудеса самообладания в бою, - сейчас волновались и мяли в огрубевших пальцах листки бумаги с текстом выступления.

Первым выступал подполковник Андрей Смирнов - командир полка, первым переправившийся через Одер. Это высокий, худощавый офицер с большим открытым лбом и глубоко посаженными умными глазами. В последних боях он был слегка контужен, но в госпиталь не поехал, лечился в тылах своей части. Может, потому, что я знал об этом, мое внимание все время привлекала его улыбка мягкая, мечтательная, улыбка спокойного и отлично владеющего собой человека.

Он сидел перед микрофоном по-военному подтянутый, прямо держа свой стан, и его свежевыглаженный френч здесь, на плацдарме, свидетельствовал о той особой военной аккуратности и привычке следить за собой в любых, самых тяжелых условиях, которую приятно наблюдать на фронте.