Анатолий Медников - Берлинская тетрадь

Я распахнул ее.

Пользуясь остановкой, танкисты вылезли из кузова машины, чтобы немного размять ноги. Они разглядывали местность и, мне казалось, смотрели больше не на самую дорогу, машины, ремонтируемый танк, а на лесок, подбежавший к обочине, похожий на ваш смоленский или подмосковный.

Мы все тогда на этом перекрестке искали вокруг какие-то яркие приметы чужой стороны и, не находя их, удивлялись, что и лес и дорога - все такое обычное.

- Так, значит, вот она? - спросил я танкиста.

- Да, Германия! - кивнул Синичкин.

Бывает, что человек скуп на слова и в большом горе, и в большой радости, и когда чувства скудны; и когда они переполняют душу.

Не знаю, как другие. Что говорили они друзьям, попутчикам в эту первую минуту, увидев себя на немецкой земле. Но мы... Мы больше молчали.

Прошло минут пять, не больше. "Пробка", образовавшаяся на перекрестке, благодаря энергичным действиям регулировщицы быстро рассосалась, Можно было двигаться дальше, и мы снова влезли под шатер кузова нашего "студебеккера".

Поплыла назад потемневшая лента дороги, отодвинулся реденький лесок и сам перекресток готов был исчезнуть из виду, когда Синичкин привстал на скамейке. Он бросил последний взгляд на границу и махнул рукой в сторону еле видневшейся полоски польской земли, принявшей прах командира танка.

- Максим, прощай! - сказал он. - Вечная память!

Он еще долго не садился на скамейку и все стоял у трясущегося заднего борта машины, крепко уцепившись рукой за край брезента.

Так мы въехали в Германию. В эту минуту мне все представлялось необычным и полным глубокого значения. И эта машина, где лежал гроб героя, и его похороны в Познани, и стремительная езда к границе, и перекресток с сердитой и плавно машущей флажками регулировщицей, и сумерки над лесом, и танк у черты границы...

Впечатления случайные и, казалось бы, мало связанные между собой, они в душе лепились в одно настроение глубоко торжественной радости, и печали, и горя, и счастья вместе.

Вскоре зашло солнце. Теперь "студебеккер" летел вдоль темной стены лесов.

Что увидишь ночью на военной дороге? Только сигнальные фонарики в руках регулировщиц, темные силуэты танков и пушек, скрежещущих по асфальту, да тусклые цепочки огней по сторонам, в неведомых нам селениях.

Кругом стояла тишина - ни взрыва, ни выстрела. Только рев нашей машины вызывал ответное эхо, и мне казалось, что это лес шумит, как большое озеро под ветром, шумит и приносит запахи влажной земли, сосен и старой, прелой листвы.

Шофер, ведущий машину танкистов, часто включал сильный свет автомобильных фар, выхватывая из темноты то кусок дороги, то леса, то бок кузова проносящейся мимо встречной машины.

И вот в этом-то шоферском пренебрежении к строгостям светомаскировки, в этом пренебрежении к вражеской авиации и была новая и верная примета "спокойного неба" и приближающегося конца войны.

Плацдарм на Одере

На дорожном столбе табличка: "До Берлина - 61 километр". Таково расстояние подмосковных дачных мест от самой Москвы, и одно это сравнение сразу дает почувствовать близость Берлина.

Шоферы встречных машин утверждали, что отсюда ночью уже видно, как наша и союзная авиация бомбит город.

Сегодня утром, двадцатого марта, мы впервые увидели Одер, вспученный весенним паводком. Река катила свои тусклые воды, похожие на расплавленный свинец. Наша машина остановилась у пустынного берега, неподалеку белел деревянный мост через реку, недавно наведенный саперами и способный пропустить даже колонну танков.

Сразу же бросились в глаза многочисленные белые "заплаты" из свежего теса и бревен, потому что через каждые два-три часа над этим единственным здесь мостом появлялись немецкие бомбардировщики.

Саперы чинили мост под двойным огнем: с воздуха и с земли. Артиллерия противника вела огонь с той стороны реки по одерскому плацдарму наших войск, и огонь этот не утихал ни днем ни ночью.

Машина остановилась у моста, и вот приняли решение - проскочить на тот берег. Попали на мост как раз во время очередного налета авиации. Услышали тоскливый вой сирены. Девушка-регулировщица в забрызганной грязью шинели, но в чистом зеленом берете, запоминающемся по резкому контрасту со всем ее видавшим виды обмундированием, что-то сердито закричала нашему шоферу.

Машины, еще не выехавшие на мост, шарахнулись в стороны. Регулировщица погрозила нам своими маленькими кулаками и как-то совсем по-детски в нетерпении стала топтать землю ногами.