Евгений Мансуров: Загадка Фишера

Как понять все это? Вместить мудрость опыта в несколько строк энциклопедического словаря, а то и в тире между двумя датами? И где гарантия достоверности первоисточника?

Эмануил Ласкер как-то заметил, что шахматный мир всегда выносит противоречивые и поспешные оценки тем явлениям, которые не в состоянии объяснить. А где нет точного знания, там домыслы и слухи. И, конечно, мифы. К моменту рождения нового чемпиона эта «фишериада» достигла своего апогея в мировом масштабе, основываясь, увы, все на том же принципе упрощенного мифотворчества.

При всех расхождениях в оценке Фишера большинство экспертов единодушны в одном: он импульсивен, легко возбудим, обладает неустойчивым характером. Страшась и не понимая жизни, он принимает опрометчивые решения, бумерангом бьющие по его же интересам. И даже незаурядные шахматные способности как-то меркнут перед его «подвигами» на поприще низвержения общепринятой морали – нетерпением к чужому мнению, пренебрежением интересами соперников, шокирующими, на грани приличия, поступками.

«Буду краток, – комментировал в свое время бегство американца из Суса и Лугано гроссмейстер А. О'Келли. – Поведение Фишера напоминает поведение дикаря: все, что происходит вокруг него, он воспринимает как угрозу». Но, пожалуй, рекордным по бестактности стал отзыв одного западного журнала. «Не подумайте, что Фишер такой уж идиот, каким кажется, – писал он о демарше после турнира претендентов на Кюрасао. – Просто по молодости лет он еще не знает, что можно говорить, а о чем полезнее умолчать». Свысока определили, что сие «от смеси невежества и полудетской озлобленности». Не примирились и с его интересом к религии.

Чем объяснить эту неприязнь? Только ли экстравагантностью, неуправляемостью творческой личности? Или же антифишеровская кампания в прессе имела более глубокие, возможно и субъективные, причины?..

Он вышел на международную арену, ожидая одобрений, быть может, искреннего восхищения его талантом. Но если его маститые коллеги давно овладели дипломатией человеческих отношений, то он, встретив, мягко говоря, непонимание, оказался по-житейски нерациональным, а иногда – просто беспомощным. Совсем юным Фишер начал конкурировать с лучшими шахматистами планеты. Своими победами он бросил им вызов и уже волей-неволей должен был, по словам бывшего компаньона Брэда Дарраха, «противопоставить себя всему остальному миру».

«Все люди относятся скептически к моим успехам, но я все-таки побеждаю!» – горделиво заявлял 14-летний чемпион. В интервью 1961 года Ральфу Гинцбургу уже слышится раздражение: «Люди ко мне относились не очень-то уважительно. Они как бы хвастались: да, он может побеждать нас в шахматах, но сам – невоспитанный мальчишка. Мне это не нравилось, и я решил показать, что они ничуть не лучше меня».

Эта борьба с собственной тенью, сопровождаемая болезненными ударами по самолюбию и крушением честолюбивых надежд о всеобщем признании, не могла не закончиться поражением. И, конечно, кризисом мировоззрения. Ведь для обывателя средней руки Фишер был лишь обладателем уникального рекорда шахматной акселерации, поставленного вопреки логике и здравому смыслу. Да, о нем сразу заговорили, и говорили много всегда. Им восхищались и гордились, снисходительно относясь ко многим экстравагантностям поведения. Но никогда по-настоящему не понимали его. В лице мальчика видели не рыцаря Каиссы, преданного своей мечте, а будущего супермена, который мечтает любой ценой пробиться на вершину шахматной иерархии, достичь всевозможных почестей и титулов.

Так думали далекие от шахмат обыватели. Но кто знает, о чем думали те из его коллег, что игнорировали или принижали достоинство его побед. «Я утверждаю, – говорил Бобби с какой-то детской беззащитностью руководителям ФИДЕ, – что некоторые шахматисты прибегают к нечестным методам борьбы!» Но и самому остаться безупречно корректньчм, строго последовательным и реалистично гибким в осуществлении своей программы действий Роберту Фишеру так и не удалось. Стать глухим и безучастным – тоже. Он путался в противоречиях, в порывах гнева совершал ошибки и мучился угрызениями совести. Полное раскрепощение, сочетавшееся с баснословной концентрацией внимания, приходило только за шахматной доской – в мире абстрактных, совершенных истин.

«С Бобби у вас не возникнет никаких проблем при условии, если вы оградите его от чрезмерного внимания публики и особенно журналистов, стремящихся выведать подробности его личной жизни, – предупреждала Регина Фишер, мать будущего чемпиона, в письме к югославским организаторам межзонального турнира летом 1958 года. – Он прекрасно чувствует себя в шахматных клубах и в обществе шахматистов. Поместите его в отель и предоставьте возможность свободно общаться с сильными гроссмейстерами и играть с ними. Он очень трудолюбив, когда занимается тем, что его интересует, не склонен к юношеским забавам и знает, чего хочет, особенно в шахматах».