Евгений Федосов: Полвека в авиации: записки академика

Ударили наши зенитки. Они били по квадратам, и небо то здесь, то там вдруг покрывалось сплошными шапками разрывов. Появились наши «ишачки» И-16, в завязавшихся воздушных схватках «мессершмитты» несколько из них сбили, но боевые порядки бомбардировщиков распались. Они стали как-то медленно растекаться по небу и сбрасывать бомбы на лес. Позже мы узнали, что к столице прорвались всего несколько самолетов, и большого урона городу не нанесли. Потом мне приходилось дежурить на крышах, куда могли попасть зажигательные бомбы, но ни один налет фашистам не удался. Во всяком случае я не видел ни больших разрушений, ни крупных пожаров — система ПВО Москвы, видно, была хорошо организована.

16 октября в столице началась паника. Мы жили в Колодезном переулке на Стромынке, недалеко от общежития МГУ и Матросского моста через Яузу. Утром я увидел, как грабили угловой магазин недалеко от нашего дома. А на лестничных площадках валялись томики сочинений Ленина и Сталина, выброшенные из квартир. И нигде ни одного милиционера. Но это продолжалось всего один день. 17 октября все изменилось. Появилась милиция, патрули, порядок был восстановлен.

Потом два года мы прожили в эвакуации в Башкирии — до лета 1943. Возвращались на пароходе по реке Белой, потом — по Каме до Казани, по Волге — до Горького. Мы пришли в этот порт утром, а накануне вечером немецкие самолеты бомбили Горький, районы Сормово, и потопили флагман Волжской флотилии теплоход «Иосиф Сталин». Он вез куриные яйца для госпиталей, и вся Волга сплошь была белая от плавающих яиц.

Из эвакуации в Москву мы с матерью приехали по вызову — умер от туберкулеза мой отец. Он работал в Институте мерзлотоведения им. Обручева Академии наук СССР. По специальному заданию 15 мая 1941 года его командировали в Якутск. По образованию он был инженер-путеец, занимался строительством железных дорог, а последние годы перед войной работал начальником криологической лаборатории в Институте мерзлотоведения и вел исследования по механике мерзлых грунтов. Строительство объектов на них — очень сложное дело и имеет свои особенности…

Лишь много позже я понял, что отец еще до начала войны занимался подготовкой строительства для воздушной трассы Аляска — Сибирь, по которой потом перегонялись из Америки самолеты на фронт. В этой командировке у него обострилась болезнь и он буквально сгорел к 6 августа 1943 года.

Для меня до сих пор остается загадкой прозорливость руководства страны, которое еще до войны продумывало ряд мер стратегического характера. Это и строительство железнодорожных путей из Астрахани до Сталинграда по левому берегу Волги, которые обеспечили снабжение топливом защитников Сталинграда, и строительство воздушных трасс из США в СССР. Кто мог в начале 1941 года предполагать, что немцы подойдут к Сталинграду и что США будут нашими союзниками?

Чтобы как-то жить, мне пришлось пойти на работу, где выдавали «рабочую карточку», а уж по ней я имел право получать продовольственный паек. Вначале устроился на небольшой завод, где делали приклады для знаменитых ППШ (пистолет-пулемет Шпагина). А потом при школе организовали художественную мастерскую, где изготовляли вывески для магазинов, и я перешел туда подсобным рабочим к двум «старичкам». Впрочем, насчитывалось им не так уж много лет, но мне, семикласснику, они казались весьма пожилыми людьми. Тогда при многих школах создавались какие-то мастерские, где старшеклассники могли бы подрабатывать, чтобы поддержать семьи. Получал я хорошие деньги — более 1000 рублей, тогда как моя мама, работая учительницей на две ставки, получала лишь 800. И если бутылка водки на рынке стоила 500 рублей, то по карточкам продукты были дешевыми, так что совместного заработка нам с мамой на жизнь хватало. А вот в футбол гонять было некогда.

Обижаться на это не приходилось — трудно жили все. Трудно, но сплоченно. Все были бедными, и все надеялись на лучшее. В школе тоже никто не выделялся своим более высоким положением. Я ходил в ватнике, в каких-то морских брюках-клеш, полученных по талону. Мы с мамой привезли из эвакуации мешок пшена, и я с тех пор на всю жизнь возненавидел пшенную кашу, потому что есть ее приходилось ежедневно.

Наверное, я мог бы много написать о своем детстве, но эта книга — не о нем. Скажу лишь, что оно было непростым, нелегким, порой трагическим — детство поколения, родившегося в конце 20-х годов. Хорошо уже то, что нам не пришлось воевать, хотя многие наши соученики всего на два-три класса старше ушли на фронт и не вернулись. Я тоже имел «предписание допризывника», прошел курс молодого бойца в военных лагерях недалеко от станции «Челюскинская» по Ярославской железной дороге, но, к счастью, наступил День Победы.