Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Старый «таганковец» В. Смехов, анализируя в декабре 92-го причины гибели своего театра, грустно отметил: «Десять дней, когда Любимов вернулся как гражданин Израиля и гость Губенко (май 1988), были чарующим праздником. В действительности это была точка. Но мы не вняли знаку судьбы. Казалось, что актеры лишь обленились, у Любимова планы грандиозные: он обновит театр, и все пойдет прекрасно. Советниками Юрия Петровича были старые друзья, ставшие исполнителями главных ролей в государстве, демократы (еще без кавычек). Но к искусству это уже не имело отношения. Таганка превратилась в торжественный пункт проката старых спектаклей, прежних побед…»

23 апреля 1989 года Театр на Таганке справлял свое 25-летие. В «Известиях» поэт А. Вознесенский поместил собственную патетическую статью в адрес юбиляра: «Все театры начинаются с вешалки, Таганка с площади. Дух Таганки неубиваем. Дух народной воли ныне вырвался из стен, он может победить. В его энергии есть и доля идей театра по имени Таганка».

Как показала действительность, дух Таганки не победил, «площадь» убила театр. И в то время как А. Вознесенский этого еще не осознавал, В. Смехов уже предчувствовал:

«Я в 1989 году выступил с предложением, которое представлялось мне бесспорным, как дважды два — четыре: мы жили достойно, и достойно нужно закончить. Давайте на год распустим труппу, люди трудоустроятся, а потом Любимов создает что-то вроде товарищества и приглашает играть кого хочет… Но добрая Алла Демидова спросила: что будет с теми, кому некуда устроиться? Гуманно и логично. Любимов грубо разговаривает с актерами, но он не жестокий руководитель, он никогда никого не увольнял, в результате труппа разбухла. При том, что активно в ней работают 30–35 человек…»

Не вняв голосу В. Смехова в том 89-м, театр еще на целых три года продлил собственные конвульсии. Результат налицо. По словам А. Минкина: «За четыре года (1988–1992) — одна полуудача («Пир во время чумы») и одна неудача («Самоубийца»).

Естественно, начались дрязги. Кто предал — кто не предал? Кто голосовал «за» — кто «против»? Кто кланялся Эфросу — кто хамил? Процесс пошел. Тот же, что и по всей стране.

Да еще Губенко, на свою беду, попал в министры культуры. На что надеялся? Бог его знает. Репутацию потерял, друзей потерял, приобрел призрачную власть, и свору лизоблюдов, и сомнительную (для артиста) честь открывать дверь перед первой леди, и позорную обязанность защищать Ленина.

А Таганка пополнила ряды мертвых театров…»

Почувствовав, что старая Таганка давно умерла, Любимов решил создать новый театр, сохранив костяк «старых» артистов. Но большая часть труппы испугалась такого поворота событий, резонно заключив, что при подобном раскладе их шансы работать в театре равны нулю. И они выступили против желания Любимова, взяв себе в «атаманы» Николая Губенко. Маски были сброшены, и два мастера встали друг против друга, готовые броситься в драку. Многие поклонники Таганки были откровенно поражены этим, не ведая, что черная кошка между двумя режиссерами пробежала не сегодня, а задолго до этого дня. Но в этом заблуждении не было их вины.

«Московский комсомолец» образца января 1992 года. Из статьи С. Ганелиной «Ю. Любимов. Я приехал домой».

«— Юрий Петрович, дайте руку, — раздался голос, кажется, принадлежавший Николаю Губенко. — Я вас выведу к машине.

Юрий Любимов каким-то образом просочился сквозь окружение».

«Московский комсомолец» образца декабря 1992 года. Из интервью Юрия Любимова Н. Дардыкиной:

«Вспоминаю художественный совет — во время первого моего приезда в Москву (май 1988-го) ко мне подошел журналист Минкин, спросил разрешения присутствовать. Я согласился. Но его жестом остановил Губенко: «Вам нельзя». — «А мне разрешил Юрий Петрович», — сказал корреспондент, на что услышал: «Юрий Петрович здесь не хозяин!»

Я встал, чтобы тут же улететь обратно. Думаю, тот мой порыв — уехать — был правильный. Но мне стало неудобно перед пришедшими. Были здесь Альфред Шнитке, историк Юрий Афанасьев, Юрий Карякин, Эдисон Денисов — интересные и дорогие мне люди… Но все-таки я теперь жалею, что не уехал. Никто не понял тогда, почему я стою и раздумываю, — а я раздумывал: уехать бы… Может быть, приехав через год, я сделал бы больше».

В. Золотухин о конфликте двух режиссеров сказал коротко: «Их конфликт восходит ко времени постановки «Бориса Годунова»: у них были разные концепции роли, были столкновения… Чисто творческие. Потом все усугубилось тем, что Любимов вернулся в театр, имея в своей труппе министра культуры. Я не могу себе представить режиссера, которому это облегчило бы работу…»