Леонид Млечин: Фурцева

В целом это, конечно, небольшой, хотя и досадный эпизод. Хуже, что он, по-моему, еще раз напомнил о том, что политика в области культуры находится у нас как-то без присмотра и, видимо, зачастую оказывается в руках людей, имеющих к культуре очень отдаленное отношение. А это не может не вредить партийному делу в целом».

Брежнев прислушался к мнению своего помощника и разделил его негодование:

«Сделано не только неуклюже, но и неправильно. Я по этому вопросу дал указание МГК — МВД и отделу ЦК». Леонид Ильич переслал записку секретарю ЦК Петру Демичеву и заведующему отделом культуры ЦК Василию Шауро: «Прошу прочесть».

Александров метил в секретаря горкома по идеологии — ретрограда и догматика Владимира Николаевича Ягодкина, от которого многие мечтали избавиться. Но рикошетом задело и министра культуры Фурцеву как отраслевого начальника.

А у Екатерины Алексеевны и без того возникли серьезные проблемы. Все началось с того, что она занялась постройкой собственной дачи и имела неосторожность попросить о помощи подведомственные учреждения. Желающих посодействовать министру строительными материалами и рабочей силой оказалось множество. Как же не воспользоваться возможностью сделать министру приятное! При этом кто-то из посвященных, как водится, написал донос: Фурцева, нарушив государственную дисциплину и партийную этику, приобрела по льготным ценам строительные материалы в Большом театре.

Поскольку отношение к Фурцевой «в верхах» ухудшилось, то делу дали ход. Его разбирала высшая инквизиция — Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, которым руководил бывший руководитель Советской Латвии член политбюро Арвид Янович Пельше.

По традиции личная собственность считалась делом антипартийным. Все, что необходимо крупному работнику для комфортной жизни, ему давалось во временное пользование. Работникам ЦК запрещалось строить собственные дачи. Если кто-то вступал в дачно-строительный кооператив, дело передавали в Комитет партийного контроля. Обычно предлагали сделать выбор: или работа в ЦК, или дача.

Высшие чиновники знали: после ухода на пенсию всё отнимут, а хотелось что-то оставить детям. Поэтому руководители страны преспокойно обходили этот запрет и строили дачи на имя своих близких. Фурцева поступила неосмотрительно, записав дачу на свое имя.

Окончательное решение зависело от хама и самодура с наполеоновским комплексом Андрея Павловича Кириленко, секретаря ЦК и члена политбюро. Ему благоволил Брежнев, и Кириленко упорно добивался места второго человека в стране, пока тяжелые мозговые нарушения не привели к полному распаду личности.

— Мама попросила только об одном, — рассказывала журналистам Светлана Фурцева, — дайте возможность создать комиссию и объяснить, кто строители или заказчик. Комиссию, конечно, не создали, потому что Кириленко важен был сам прецедент. Маме объявили выговор, а дачу — совершенно незаконно — постановили отобрать…

Екатерина Алексеевна признала, что допустила грубую ошибку и сдала дачу. Ей вернули двадцать пять тысяч рублей. Она положила их на книжку и написала завещание в пользу дочери.

Брежнев вроде бы решил Фурцеву не наказывать по партийной линии, удовлетвориться тем, что отправить на пенсию. А она сказала одной из подруг:

— Что бы там ни было, что бы про меня ни говорили, я умру министром.

Так и случилось…

В сентябре Екатерина Алексеевна отдыхала на юге. Казалось, ничто не предвещало драматической развязки.

Вдова руководителя Москвы Гришина Ирина Михайловна впоследствии рассказывала «Вечерней Москве»:

— За день до ее кончины мы встретились с ней в кремлевской больнице. Там лежала в очень тяжелом состоянии мама Виктора Васильевича, и я ее навещала. В коридоре встретилась с Екатериной Алексеевной. Мы были знакомы, одно время даже вместе жили на даче. Она меня спросила, по какому поводу я здесь, и я спросила о том же. «У меня что-то с сердцем плохо, болит…» Это было сказано за день до смерти…

Двадцать четвертого октября 1974 года в Кремле был прием. Екатерина Алексеевна ничего не пила… Вечером заехала к дочери, у них были гости — грузинский композитор Отар Васильевич Тактакишвили. Екатерина Алексеевна привезла арбуз — угостить гостей, посидела со всеми и поехала домой. Она позвонила дочери уже из квартиры.

— Почему у тебя грустный голос? — спросила Светлана.

— Тебе показалось.

Больше Светлана уже не увидит ее живой…