Вениамин Каверин - Эпилог

На чем настаивал Лунц? Что казалось ему необходимым условием для развития искусства? В чем он убеждал своих друзей? И за что впоследствии в письмах и рецензиях горько их упрекал? Его мысли просты, потому что верны. Они рождены опытом историка, сумевшего в двадцать лет окинуть одним взглядом западную литературу и сопоставить ее с литературой русской. Они рождены острым ощущением самого «дела литературы», внутренней заинтересованностью писателей в работе друг друга.

Первая мысль — право на несходство, открывающее путь к любому рискованному эксперименту.

Редакция «Литературных записок», маленького журнала, выходившего в Петрограде в начале двадцатых годов, обратилась к группе «Серапионовы братья» с просьбой опубликовать свои автобиографии. Лунц в первых же строках своей статьи «Почему мы “Серапионовы братья”» отвергает это предложение: «Глупо писать автобиографию, не напечатав своих произведений… Не лучше ли будет, если я, вместо того чтобы говорить о себе, напишу о братстве…»

…«“Серапионовы братья” — роман Гофмана. Значит, мы пишем под Гофмана, значит, мы — школа Гофмана.

Этот вывод делает всякий, услышавший о нас. И он же, прочитав наш сборник или отдельные рассказы братьев, недоумевает: “Что у них от Гофмана? Ведь вообще единой школы, единого направления у них нет. Каждый пишет по-своему”.

Да, это так. Мы не школа, не направление, не студия подражания Гофману.

И поэтому-то мы назывались “Серапионовыми братьями”».

Лунц несколько произвольно называет знаменитую книгу Гофмана романом. Это — сборник новелл, которые рассказывают друг другу шесть молодых людей.

«Сильвестр — тихий и скромный, молчаливый, а Винцент — бешеный, неудержимый, непостоянный, шипучий. Лотар — упрямый ворчун, брюзга, спорщик, и Киприан — задумчивый мистик. Отмар — злой насмешник и, наконец, Теодор — хозяин, нежный отец и друг своих братьев, неслышно руководящий этим диким кружком, зажигающий и тушащий споры… Лотар издевается над Отмаром: “Не постановить ли нам, о чем можно и о чем нельзя говорить?.. Неужели ты не понимаешь, что всякое определенное условие влечет за собой принуждение и скуку, в которых тонет удовольствие?..”

Мы назвались Серапионовыми братьями, потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.

У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы. У каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний».

Вторая мысль: свое лицо и свои литературные вкусы — условие, без которого не может развиваться литература. Она живет своей жизнью, и каждое вмешательство в эту жизнь не может принести ничего, кроме вреда.

«В феврале 1921 года, в период величайших регламентаций, регистраций и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав, мы решили собираться без уставов и председателей, без выборов и голосований. Вместе с Теодором, Отмаром и Киприаном мы верили, что “характер будущих собраний обрисуется сам собою, и дали обет быть верными до конца уставу пустынника Серапиона”».

Устав этот заключается в отрицании любого устава, в праве считать свои видения истиной, в старой истине о реальности вымышленных героев и вымышленных событий.

«Что ж! Мы не выступаем с новыми лозунгами, не публикуем манифестов и программ. Но для нас старая истина имеет великий практический смысл, непонятный или забытый, особенно у нас в России.

Мы считаем, что русская литература наших дней удивительно чинна, чопорна, однообразна. Нам разрешается писать рассказы, романы и нудные драмы, — в старом ли, в новом ли стиле, — но непременно бытовые и непременно на современные темы».

Прежде чем перейти к решающим итогам, Лунц утверждает, что «произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет. И вот Вс. Иванов, твердый бытовик, описывающий революционную, тяжелую и кровавую деревню, признает Каверина, автора бестолковых романтических новелл. А моя ультраромантическая трагедия уживается с благородной старинной лирикой Федина.

Потому что мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью.

Своей особой жизнью. Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой…»

Если бы эта декларация ограничилась только требованием права на несходство и отказом от регламентации, едва ли ей была бы суждена долгая жизнь. В последней заключающей мысли он на вопрос: «С кем же вы, “Серапионовы братья”? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции?» — Лунц дерзко отвечает: «Мы с пустынником Серапионом». В наше время это означало бы: «Мы за демократию».