Не то чтобы голодно птичке жилось. Клевала она порядочно. Мы были свидетелями, как целые военные дивизии, большие заводы отрывали от жалких своих пайков возы и грузовики с мукой, крупой и мануфактурой и платили ими птичке за радость послушать ее».
24 августа 1927 года Совнарком РСФСР принял решение о лишении Шаляпина звания народного артиста республики.
«Эта история не просто удивила меня, а и поразила», – писал Шаляпин Ирине Федоровне.
После этой клеветнической кампании у Шаляпина возникло желание рассказать о своей жизни и деятельности в годы революции и гражданской войны, рассказать о своем творческом опыте актера и певца, рассказать о своих встречах с замечательными людьми, оставившими неизгладимый след в Искусстве России и мира. Над книгой «Маска и душа» работал «три месяца по три часа в день, – сообщает Шаляпин Ирине Федоровне 6 марта 1932 года и добавляет: – Книжка выходит как будто небезынтересная». В России эта книга была впервые переиздана в 1989 году «Московским рабочим» с предисловием Максима Иванова.
Горький резко отозвался об этой книге. «Эх, Шаляпин, скверно Вы кончили», – выносит свой приговор Горький, несправедливый, тенденциозный.
И самое последнее… Порой Шаляпин мечтал о создании своего театра, своей школы. Но чаще всего эти мечтания так и оставались несбыточными: уж очень низок был уровень театральной культуры в Европе и Америке, в Австралии, Японии, Китае…
25 декабря 1934 года Шаляпин пишет Ирине: «Я сейчас в Неаполе. Здесь в первый раз (увы!) ставят «Князя Игоря» достаточно грандиозно (театр S. Carlo), но, увы, конечно, как везде в Италии, халтурно – я, как мог, в короткий срок научил всех действовать (актеры так себе). Итальянское «бельканто» мешает им быть хотя бы даже посредственными актерами, все горланят «в маску» и поют, конечно, одинаковым голосом – ненавижу и люблю, – работают, откинув ногу назад и разводя по очереди то одной, то другой руками в воздухе. Отвратительно. Устал я от этого глубокого идиотизма. Единственное утешение – оркестр – сто человек прекрасных музыкантов. Дирижер, некий молодой человек Капуана (по фамилии), дирижирует как бы недурно, но, конечно, как и все, не держит ритма. Это тоже мучительно! Думаем, однако, иметь успех…»
9 июля 1935 года Федор Иванович писал Ирине Федоровне: «Что-то начал падать духом. Кругом мало утешительного. Работа однообразная и раздражающая. Театры отвратительные: и поют, и играют, как на черных похоронах. Бездарь кругом сокрушительная! Всякий спектакль – каторжная работа».
Какие уж тут мечты о своем театре… Шаляпин и в России возвышался как Эверест, а в Европе и особенно в Америке только начинали понимать особенности его Гения. 12 июля 1931 года он признается Ирине Федоровне: «Жизнь моя идет просто, без всяких особенностей, если не считать мои артистические успехи, которые я сделал за эти последние десять – двенадцать лет. Теперь я ясно вижу, что кроме талантов артист должен многое и многое замечать в искусстве и уметь нужное оставить в сердце и уме, а ненужное отбросить – скажу прямо – с презрением. Уметь!!! Вот главное! Меня очень радует мой новый хан Кончак – в «Игоре». По поводу, в сущности, этой маленькой роли в Лондоне возникла целая литература. Критика начала наконец понимать сущность моего актерского достижения, но тонкости исполнения основательно еще не усвоила. Да, я думаю, это очень трудно. Они не могут усвоить точно, в чем сила моего исполнения. Оно, конечно, где же это им узнать. Они толкуют об игре, о пении, но, не будучи специалистами, не знают, что значит «отношения» красок, то есть тонких «вздохов» от света к тени и наоборот. Идя к концу моей карьеры, я начинаю думать (прости, это нескромно, и оставь между нами), что в моем искусстве я «Рембрандт». Никто и ничто кругом меня не понимает, но многие начинают чувствовать, что тут есть что-то такое, что непохоже ни на прошлое театра (в опере, конечно), ни на настоящее, а многие думают, что и в будущем это вопрос долгих десятков, а может быть, и сотен лет.
Вот эта нескромность моя и наполняет мою жизнь. Жаль только, что передать молодым мои заветы я, кажется, не в состоянии, – потому что моя школа, это моя кровь и плоть – учитель мой, это моя, моя индивидуальная конструкция – во всем.
Ну, вот видишь, как расхвастался! Смешной и странный твой отец».
Вот почему Шаляпин не создал свой театр, но уроки он задал всему театральному миру действительно на столетия.
Использованная литература
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу