Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Нарядно одетый Шаляпин не долго задерживался в этой толпе, жадно внимавшей ораторским обещаниям и посулам. Осторожность диктовала ему поскорее покинуть этот форум, где страсти, как правило, быстро накалялись и искали своего выхода. Пусть и узнавали его в толпе, новые взгляды большинства ничего хорошего не сулили. Но Бог милостив, авось пронесет, не сбудутся эти ужасные прогнозы большевистских ораторов. Правда, наиболее дальновидные его друзья уже предвидели победу большевиков и предсказывали в связи с этим, что «не будет ни одного человека, совершенно ни одного, кто бы избегнул в будущем страданий…».

Шаляпин долго думал над этим пророчеством… Зачем же нужна революция, если она несет страдания всем людям без разбора…

Но ему отвечали, что революция никого и ни о чем не спрашивает, развивается по своим законам и, получив толчок, прет, когда ей вздумается… Меньше всего ее ждали 25 октября… Шаляпин тщательно гримировался, «усталая закостенелая душа Филиппа», как писали в газетах после апрельской премьеры, нуждалась в особом гриме, и Шаляпин создал этот грим: рыжеволосый, седеющий могучий солдат, с подчеркнуто грубыми чертами лица, властный и скуповатый на движения испанский король…

«Одетый в богатую порфировую мантию, со скипетром в руках, с короной испанского короля Филиппа на голове, я выхожу из собора на площадь, где еще раз подтверждаю моему народу, что еретики будут сожжены, что корону надел на мою голову сам Бог и что я вообще единственный стоящий владыка на земле, – вспоминал Шаляпин. – В эту минуту на Неве, поблизости от Народного дома, раздается внезапно пушечный выстрел. В качестве короля, не терпящего возражений, я сурово прислушиваюсь – не реплика ли это мне? Выстрел повторяется. С высоты ступеней собора я замечаю, что народ мой дрогнул. Третий выстрел и четвертый – один за другим. Площадь моя стала пустеть. Хористы и статисты двинулись к кулисам и, забыв про еретиков, стали громко обсуждать, в какую сторону им бежать. Немало труда стоило королю Филиппу II Испанскому убедить своих робких подданных, что бежать некуда, ибо совершенно невозможно определить, куда будут сыпаться снаряды. Через минуту за кулисы прибежали люди и сообщили, что снаряды летят в противоположную сторону и что опасаться нечего. Мы остались на сцене и продолжали действие. Осталась публика и в зале, также не знавшая, в какую сторону бежать, и поэтому решившая сидеть на месте.

– Почему же пушки? – спрашивали мы вестовых.

– А это, видите ли, крейсер «Аврора» обстреливает Зимний дворец, в котором заседает Временное правительство.

К концу спектакля выстрелы замолкли. Но путь мой домой не был особенно приятным. Шел дождь со снегом, как бывает в Петербурге глубокой осенью. Слякоть. Выйдя с Марией Валентиновной, я не нашел извозчика. Пошли пешком. Повернули на Каменноостровский проспект, идем, и вдруг – посыпался горох по мокрому воздуху. Поднялась какая-то стрельба. Звякнули и пули. Если моя храбрость и поколебалась, то можете себе представить, что случилось с моей женой? В темноте – фонари не горели, – перебегая от крыльца к крыльцу и прячась у дверей, мы кое-как добрались домой.

Невредимо, хотел я сказать. Но вспомнил, что Мария Валентиновна в эту ночь от потрясения и испуга слегла и была больна с месяц. Если бы я в эту ночь спал, я бы сказал, что проснулся я уже в социалистическом тумане».

Вот и свершилось то, что так жадно ждали Горький и его друзья. Временное правительство арестовано. Повсюду укреплялись у власти большевики. Приехал Ленин. По-прежнему верховодил Троцкий…

У Шаляпина какие-то молодые люди отобрали автомобиль… Но все были ошеломлены убийством министров Временного правительства Кокошкина и Шингарева. Горький, потрясенный этим убийством, уговорил Шаляпина пойти к министру юстиции Штейнбергу. Штейнберг выслушал страстную речь Горького в защиту арестованных министров, которые вскоре и были освобождены.

А ведь год тому назад еще ничто не предвещало такого страшного развития событий… Отречение царя восприняли с облегчением, как победу демократических сил, как завершение длительного революционного процесса освободительной борьбы. Шаляпин, как и чуть ли не вся либерально-демократическая интеллигенция, приветствовал Февральскую революцию и своим участием в ней в качестве певца и актера определял свое место в событиях.

После Февральской революции и Шаляпин гордо нацепил на рукав красный бант и вошел чуть ли не во все комиссии, которые во множестве тогда создавались. А после этого пришлось ходить по заседаниям. «Необычайный переворот заставил очень сильно зашевелиться все слои общества, и, конечно, кто во что горазд начали работать хотя бы для временного устройства так ужасно расстроенного организма государства», – писал он 21 марта 1917 года дочери Ирине. Тогда-то, гуляя по улицам и сталкиваясь повседневно с демонстрантами, он обратил внимание, что трудящиеся чаще всего поют какие-то заунывные, грустные, чуть ли не похоронные песни, словно старая рабья жизнь для них не окончилась… Как же так? Наступила новая жизнь, свободная и радостная, а поют все те же рабьи песни, и Шаляпин стал искать у композиторов что-либо бодрое, оптимистическое, но так ничего и не нашел. Шаляпин не предался унынию и сам сочинил слова и музыку. «Песня революции» – так назвал он свою песню.