Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

«Фауст» 9 октября имел ошеломительный успех. После каждого сольного выступления Шаляпина публика шумно и долго аплодировала, требуя повторения, и ему пришлось «бисировать» все свои номера. Как только начинался антракт, публика, особенно молодежь, выбегала к барьеру и кидала букеты цветов с надписями: «Не уходите, пресса подкуплена», «Трудно художнику служить с «сапожниками», «Не покидайте нас», «От благодарной публики»…

Только в первом часу ночи Шаляпин переступил порог московской квартиры Теляковского. Взволнованный очередным успехом у зрителей, он вместе с тем испытывал сложные чувства. Его терзало и чувство вины… Никто еще не позволял себе поправлять темпы дирижера прямо на сцене, во время действия спектакля. Прав или не прав дирижер – все это обычно обсуждается после спектакля, во время следующей репетиции, но отбивать темпы на сцене… Этого действительно еще не бывало.

Владимир Аркадьевич ласково и тепло принял виновника скандала. Федор Иванович сразу же заговорил:

– На репетиции «Русалки», Владимир Аркадьевич, я установил темпы для дирижера господина Авранека, на спектакле же господин Авранек стал замедлять их все время. По окончании первого акта в режиссерской собрались режиссер, господин Авранек и я. Я обратился к Авранеку и сделал ему замечание относительно темпов. И просил Тютюнника как третейского судью поддержать меня. Ведь по существу я был прав. Но Тютюнник двусмысленно промолчал, а господин Авранек ответил, что он идет за певцами, замедляла же темп госпожа Балановская, и за нею должен был замедлять темп и он. На это я ему ответил, что темпы были, во-первых, установлены, а во-вторых, певцы идут за дирижером, а не дирижер за певцами. При этом присутствовал и милый Сергей Трофимович Обухов, которому я тут же объявил, что служить и петь в Большом театре не буду, если так рассуждают дирижеры, а режиссер Тютюнник помалкивает, причем помалкивает как бы осуждающе. Что мне оставалось еще делать? Я пошел в уборную, разделся и уехал домой. Конечно, было налицо известное раздражение. Как же я в таком состоянии буду петь, если меня вывели из себя? А в опере такие сложные сцены… Но домой ко мне приехали милые Шкафер и Нелидов, которых я люблю и уважаю, они стали меня успокаивать и доказывать, что публика не виновата, она дежурила ночь, чтобы послушать меня. Я, успокоившись немного, оделся, поехал в театр и докончил спектакль. Но самое главное в том, что Тютюнник на репетиции «Фауста» с Альбертом Коутсом демонстрировал свое неуважение ко мне… Это уже черт знает что! Такого отношения к себе я не потерплю…

Шаляпин говорил торопливо, стараясь в этом монологе высказать самое главное, что наболело на душе за эти несколько дней.

– Федор Иванович! Я целый день занимался этим эпизодом, разговаривал со всеми, кто был свидетелем скандала… И прежде всего с господином Авранеком, который находится и до сей поры в полном недоумении. Ведь вы ж, Федор Иванович, по его словам, недавно заявили, что будете петь только с ним. «Вообще, я не могу не заметить, – сказал он, – что Федор Шаляпин в этот приезд ведет себя особенно странно. Страшно нервничает, мешается не в свое дело, всем делает замечания и вообще ведет себя прямо неприлично. Я не помню такого случая, чтобы артист, как бы он ни был гениален, делал со сцены замечания дирижеру, дирижировал бы сам со сцены, указывал бы артистам темпы и тому подобное». И решительно отказывается выступать с вами. – Теляковский тем самым дал знать Шаляпину, что изучил этот эпизод он во всех его подробностях, так что лучше не упрощать его, а признаться во всем. Но тут же его успокоил: – Думаю, что главный режиссер Тютюнник вел себя не лучшим образом, мог бы тут же на месте ликвидировать конфликт, успокоить обе стороны, а он этого не сделал. Он это понял и подал рапорт об увольнении с поста главного режиссера… Так что быть посему. Но и вы, Федор Иванович…

– Да, конечно, виноват, Владимир Аркадьевич, я ж понимаю, но нервы мои напряжены всяческими неурядицами в моей жизни, я готов поехать к господину Авранеку и повиниться перед ним… Он же тоже переживает этот случай, я готов к нему поехать. Вроде бы он сказался больным… Навещу старика, – миролюбиво сказал Шаляпин.

– Нет, Федор Иванович, давайте напишем ему письмо, а то в разговоре мало ли что произойдет, как бы не ухудшить положение.

Шаляпин стал писать письмо господину Авранеку, но, прочитав его, Теляковский ужаснулся: тон его был скорее наступательный, чем извинительный. И Теляковский сказал об этом.