Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

А после того премьерного спектакля всю ночь не спал, Иола только в 10 утра родила сына, и счастью его не было границ, какая уж тут репетиция, пришлось написать Альтани, чтобы поняли коллеги его состояние и простили за неявку. Слава Богу, родился сын Борис, а то в доме одни девчонки во главе с Иолой, прямо-таки не с кем подраться… Борис, Борис… Любимая опера, любимая роль, трагическая и прекрасная, самая великая в мировой опере… Когда только поймут это в России и будут с надлежащим уважением относиться к постановке опер Мусоргского. А то ведь что получилось в Петербурге? Решили по его настоянию поставить «Бориса» в Мариинском. Хорошо, в конце октября прошлого года приехал он в Мариинский в приподнятом настроении. Ну как же! И здесь у него будет любимая роль… Каково же было его возмущение, когда он приехал на репетицию и увидел декорации, старые, написанные некогда декоратором Ивановым, бутафория тоже никуда не годилась. Все было устаревшим, как будто и не было Мамонтовской оперы, не работали в театре такие художники, как Головин и Коровин.

Как можно выступать в такой убогой обстановке? Ну и разбушевался. Хорошо, что Теляковский оказался поблизости, приехал и уговорил смириться с тем, что есть, в будущем, дескать, сделаем как положено… Превосходный человек Владимир Аркадьевич, столько в нем теплоты и душевности, притягивает как магнит. Вот и поехал после репетиции к нему и просидел у него до полуночи. У него только пришел в себя, на репетиции же слишком был агрессивно настроен, актеры плохо подготовили свои роли, солисты путались, что же в такой обстановке остается ему? Только жаловаться Теляковскому, может, ему удастся подобрать подходящий состав мариинской труппы… Почему большинство артистов испытывают к нему антипатию? Он это повседневно чувствует. Или другой вопрос: почему столь неудачна современная музыка? Современная опера? Допустим, не хватает чутья и таланта. Но пожалуй, главное в том, что оперы пишут сухие теоретики, увлекающиеся исключительно техникой письма и запутанными сложными формами. Слабость современных опер в том, что их творцы не прочувствовали и не пережили так, как Мусоргский. Для кого пишут такие оперы? Для специалистов-музыкантов, а не для широких кругов зрителей и слушателей? А главная причина всех неудач в том, что авторы думают лишь о музыкальной форме, а не о спектакле в целом, где все должно быть полнозвучно и многогранно, как в жизни. Только слушатель поверит в то, что происходит на сцене, и найдет ответ на свои вопросы, возникающие в душе во время просмотра в театре. Вот «Руслана» в театре ставят хорошо, и у него шевельнулась даже мыслишка: а не попробовать ли еще раз спеть партию Руслана… Но уж больно страшноваты верхние ноты в арии «О поле, поле», вряд ли стоит рисковать сложившейся репутацией…

А вот на генеральной репетиции неожиданно все изменилось… Правда, он опоздал почти на два часа, но о времени репетиции он узнал только тогда, когда уже не мог отменить свои деловые встречи. И когда он пришел на репетицию, на его место поставили Шаронова, которого так и прозвали «подбориском». Репетиция продолжалась. Шаляпин чувствовал все промахи своих партнеров, и, казалось бы, спокойнее было, если он только бы свою партию вел, но не мог не видеть – артисты халтурят. Не выдерживал и делал замечания, которые, как ни удивительно, воспринимали с пониманием. Делал замечания и хору, и оркестру, и артистам. Все, даже Направник, были поражены памятью его и знанием всех ролей «Бориса Годунова». А как же не знать? Иначе не споешь как надо, ну и не достигнешь глубин в исполнении своей роли… Если уж берешься за что-то, то нужен прежде всего элементарный профессионализм. Сколько уж ему, Шаляпину, приходилось испытывать и стыд, и душевные муки из-за того, что партнеры плохо исполняют свои роли, оркестранты сбиваются, а хор нарушает игровое настроение. За такие муки никаких денег не надо. Но есть и еще одна сторона артистической жизни: подходят коллеги и поздравляют с хорошим исполнением роли. Казалось бы, человек всегда должен хорошо исполнять свою роль. Что ж тут удивительного? Вот после концерта «В память 10-летия кончины А.Г. Рубинштейна» Шаляпин исполнял «Перед воеводой», «Узник», «Клубится волною», «Душа моя мрачна», «Велел Создатель солнцу» Рубинштейна. И что же? После концерта подходит к нему молодой дирижер и говорит: «Все было замечательно, но исполнение баллады явилось целым откровением. В первый раз я услышал в этой вещи три различных голоса – рассказчика, воеводы и разбойника. Когда вы, Федор Иванович, заговорили от имени разбойника – «Не услышишь, нет», – меня, говорит, охватил ужас: ваш голос вдруг потерял свою обычную звучность. Видно, что-то случилось с голосом, не допоет, ведь как раз в конце баллады наиболее сильные фразы, большое звуковое нарастание с финальным фа. Но вы, Федор Иванович, обманули нас и в конце вещи дали такую силу звучания и выразительности, что все слушатели от восторга долго не могли прийти в себя. Да, это была настоящая звуковая инсценировка вокального произведения!» Приятно, конечно, слышать такие восторженные оценки своего труда, но когда они несутся со всех сторон, то начинает надоедать. И вообще жизнь успокоилась, установилась, кажется, вошла в свои берега. Чуть ли не все, с кем он общался, признали его право иметь свое мнение в театрах. Да, Теляковский заявил, что даст «Бориса» в Мариинском театре, твердо пообещав заказать новые декорации и новую бутафорию. Ладно, тут ничего поделать невозможно, постановка нового спектакля стоит огромных денег. Но зато Александр Головин принес новый костюм Бориса Годунова, примерять его пошли к Владимиру Аркадьевичу, не выходившему из кабинета по случаю болезни. Костюм Бориса был как раз впору, костюм просто шикарный, по-настоящему царский. В таком плохо играть нельзя было. И Шаляпин был искренне обрадован такой удачей друга. «Знаешь, Саша, – вспоминались Шаляпину сказанные при этом слова, – я теперь переживаю самое для меня, может быть, лучшее время. Обо мне искренне заботятся и меня ценят так, как едва ли когда-нибудь будут ценить. Я это хорошо чувствую. Вот посмотри, как внимательно осматривает директор императорских театров твой костюм, предназначенный для моего Бориса. Это ведь очень важно для моего настроения, выйду я на сцене в паршивом костюме или вот в таком, замечательном, специально для меня сшитом…»