Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Отказываться, знаем, бесполезно.

Было около шести вечера, когда мы уезжали с Жалтыркуля. Вскоре приземистая широкая палатка и стоящие у входа ее люди скрываются за серебристым от солончаковой наледи взгорком.

Через несколько дней с Жалтыркуля Шолоховы снова перебрались в дом на Братановском яру. Засобирались домой, в Вешенскую.

Двадцать четвертого октября, в воскресенье, Михаил Александрович внезапно появился в Уральске: «Необходимо кое-какие вопросы решить перед отъездом…»

Мы сходили с ним в обком партии, на главпочту. На обратном пути побывали в тогдашнем городском Доме пионеров, тут было немноголюдно, и на нас никто не обратил внимания. Нужно прекрасно знать Шолохова в лицо, чтобы угадать его в этом крепеньком невысоком мужичке, одетом в поношенную меховую куртку и брюки серого грубого сукна. Не так давно Михаил Александрович хлопотал перед властями области об освобождении сего дома от казенного учреждения. Дело в том, что этот двухэтажный особняк в начале прошлого века был построен итальянцем Дельмедино специально для наказных атаманов Уральского казачьего войска. Михаил Александрович внимательно прочитал мемориальные доски, висящие на доме. Они свидетельствовали: здесь в свое время останавливались

А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, Л.Н. Толстой, В.И. Даль.

– А я смотрел из ваших и вареевских окон на этот дом, видел доски, да все как-то не собрался заглянуть сюда, – сказал Михаил Александрович. – А ведь дом и знаменит, и по архитектуре прекрасен. Только вот малость неухожен…

Неухоженность оставалась долгие годы, потому что у дома не было рачительных хозяев. Наконец по настоянию общественности историческое здание передали областному краеведческому музею под музей литературы и искусства (пионерии города дали более просторное помещение). Дом был взят под охрану государства, начались реставрационные работы. Думалось, одно из лучших мест в музее по праву будет принадлежать М.А. Шолохову. Думалось…

А разговор продолжался житейской прозой:

– Как насчет чая, Михаил Александрович? Зоя приглашает…

Он смеется:

– Чай – «грузинский»? Со звездочками? У нас ведь какую моду взяли: приглашают на грузинский чай, а угощают грузинским коньяком.

За чаем вспомнили о приезде в Вешенскую немецких товарищей, приглашенных Шолоховым. От них мы получали письма, в которых они с восторгом писали о поездке по донской земле.

– Ульрих Кугирт, – вспоминает Зоя, – пишет, что они с женой кусочек сердца оставили на Дону, что, мол, много ездили по миру и еще поездят, но другой такой поездки, как к Шолохову, не будет…

– Спасибо за добрую память. По-моему, такая «завоевательская» политика самая лучшая…

При этих словах Михаила Александровича разом приходят на память подобные же, произнесенные им при встрече немцев в Вешенской и при проводах их в Ростове. Дружба народов, братство и взаимообогащение литератур – вот что нужно в современных условиях. Помнится, он обращался к первому секретарю Вешенского райкома Петру Маяцкому:

– Слушай, Петро, ты там подумай насчет пая земли каждому! Они ведь теперь стали настоящими донскими казаками: купались в

Дону и в Хопре, загорели под донским солнцем, хорошо поют казачьи песни…

Я уже рассказывал, как он делал шутливые надписи на «Тихом Доне», одаривая этой книгой немецких гостей.

– Будем завоевывать друг друга шуткой, юмором, сердечностью – это самое лучшее оружие на земле, – говорил он. – И, как никто другой, этим оружием особенно хорошо должны владеть писатели…

Вспоминаем все это, и вдруг Михаил Александрович становится серьезным.

– Каждый писатель, разумеется, вправе писать так и то, что ему ближе, к чему его душа лежит, но не вправе забывать, что книги – самое дальнобойное и могучее оружие, и нам, безусловно, не безразлично, как и во имя чего они написаны…

– Вас уговаривали написать другой конец «Тихого Дона», Григория Мелехова предлагали «перевоспитать» и уж ни в коем случае не пускать в банду Фомина. Вы написали так, как велели ум и сердце, то есть правду, вытекающую из логики событий, времени. А ведь писался конец романа в период разгула культа личности Сталина! Вы рисковали?

Шолохов легонько, невесело усмехнулся:

– Я знал, на что шел. Полагаю, трусу в настоящей литературе нечего делать. Произведения конъюнктурщиков редко переживают авторов. А честные, талантливые… Кто-то сказал: книги не горят. Я бы добавил: высокоталантливые, честные. Геббельс жег книги своих великих соотечественников. Где он? А книги живут! И у нас… Возвращены партией и имена, и книги многих безвинно оклеветанных. Бабель, Артем Веселый… С писателями можно и нужно спорить, убеждать или переубеждать, но, уж конечно, не с помощью топора и дубины. Когда с писателями, деятелями искусства борются, размахивая топором или дубиной, – это признак собственной слабости или трусости.