Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

4. Письма к другу

Этих писем у Петра Кузьмича сохранилось семь. В разное время и по разным поводам посылал их ему Шолохов. О первом из них, особенно важном, датированном 13 февраля 1933 года, Луговой говорит пространно, с понятным, поднимающимся со дна сердца волнением.

– В 1932 году я заболел и, чтобы иметь возможность лечиться, просил райком перевести меня на работу в другой город. Просьба была учтена, и меня назначили парторгом ЦК по второму эксплуатационному району Северо-Кавказской дороги. Дел в районе было по горло – тысяча километров пути, двадцать пять тысяч рабочих, три тысячи коммунистов… Обстановка на транспорте тогда была сложной, как, впрочем, и обстановка на Дону. Это была пора чудовищных перегибов в сельском хозяйстве. В частности, в Вешенском районе. Люди старшего поколения, конечно, хорошо помнят, как тогда некие, с позволения сказать, руководители подвергли незаконным репрессиям многих честных людей. Обманывая партию и народ, эти подлецы разоряли колхозы, преследовали стойких коммунистов.

И вот в феврале 1933 года ко мне на станцию Кавказская приехали бывшие вешенские районные работники – Красюков и Корешков, они привезли мне это письмо Шолохова.

Шолохов сообщал другу, что едет в Москву, ибо «события в Вешенской приняли чудовищный характер».

«.. Петра Красюкова, Корешкова и Плоткина исключили из партии, прямо на бюро, – писал Шолохов. – Семьи их сняли с довольствия… Старое руководство обвиняют в преступном небрежном севе, в гибели 20 тысяч га, в том, что мы потакали расхищению хлеба, способствовали гибели скота… Обвиняют во всех смертных грехах… Людей сделали врагами народа. Дело столь серьезно, что, видимо (если возьмут широко), привлекут и тебя, и Лимарева. Короче, все мы оказываемся контрами. Я не могу снять с себя ответственности, если так ставить вопрос. Выходит, что вы разлагали колхозы, грабили скот, преступно сеяли, а я знал и молчал. И для тебя вопрос стоит уже не о моральной ответственности, а о политической. Все это настолько нелепо и чудовищно, что я не подберу слов. Более тяжкого, более серьезного обвинения нельзя и предъявить. Нужно со всей лютостью, со всей беспощадностью бороться за то, чтобы снять с себя это незаслуженное черное пятно. Об этом я буду говорить в Москве…»

Далее Михаил Александрович сообщал другу, что крайком партии не знает истинного положения дел в Вешенском районе, что местные власти ведут незаконные репрессии.

«…Писать бросил. Не до этого. События последнего времени меня несколько одурили… – заметил в конце письма Шолохов, торопя Лугового с ответом. – Как вспомню, сколько сил, и крови, и нервов все мы расходовали на эти проклятые посевкампании. И вот результат. Обидно до печенок… Пиши тотчас же. В Москве пробуду недолго. Очень важно, чтобы твое письмо застало меня там. Что будем предпринимать? Нельзя же жить с этаким клеймом. Привет Лимареву. Жму руку. Твой М. Шолохов».

– Да, так оно и было, – говорит Луговой. – Многое теперь стало известно. Но мало кому ведомо, какое подлинное партийное мужество проявил тогда в пору культа личности молодой коммунист Михаил Шолохов, отстаивая чистоту ленинских идей, добиваясь восстановления партийной истины. Шолохов обратился с письмами в Центральный Комитет партии, и по ним были приняты меры. Вешенскому району оказали большую и срочную помощь. Летом 1933 года ЦК вернул меня в Вешенский район, где нам пришлось вновь вместе трудиться и вновь, спустя четыре года, в 1937 году, в пору разгула культа личности, пережить еще более тяжелые события. Я не могу сейчас не подчеркнуть этого – и в этот раз Шолохов вновь показал себя стойким, я даже скажу бесстрашным коммунистом, советским патриотом, истинным товарищем. Тогда враги партии, пользуясь нравами времен культа личности, совершили еще одно преступление против наших вешенских коммунистов. Но к этой страшной истории мы еще как-нибудь вернемся…

Рассказывая, Петр Кузьмич то и дело нежно перебирает письма Шолохова, словно перебирает в памяти прожитые полные непоколебимой веры в партию и Родину минувшие годы. Об этом Луговой сам пишет книгу, и, нужно надеяться, он все подробно расскажет обо всем сам. А сейчас он лишь комментирует письма.

– Это письмо Шолохов прислал мне 9 июня 1942 года. Война подошла к Вешкам. Только что гитлеровцы на наших глазах убили его мать. Как это произошло? Станица пылала в огне – тридцать шесть фашистских бомбардировщиков висели над ней. Бомба попала и в шолоховский дом – здесь чудом уцелел только рояль. Библиотеку, которую писатель годами любовно собирал, командир одной из нашей частей еще накануне отправил в тыл, и там она пропала. Дорогую нам семью Шолоховых мы проводили в Камышин. По пути в этот город он написал мне это коротенькое письмо, в котором, между прочим, пишется, что у него в доме «оставались кое-какие харчишки. Если это цело – заберите себе, сгодится». Вот так он всегда – о человеке помнит…