Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Побывал после этого Тихон Антонович в дуленковском колхозе «Искра» на обсуждении постановления правительства и услышал, что сказала одна из колхозниц: «У меня пять душ детей, муж на войне убит. Хату разбило бомбой, живу в блиндаже. Думала – погибну. И вот радость. Мне дали лес, делают хату, выделили хлеба тридцать пудов. Теперь я снова заживу. Товарищ секретарь, передайте Михаилу Александровичу Шолохову от всех вдов низкий земной поклон и пожелания ему здоровья и счастья».

У Шолохова было правилом не оставлять без ответа ни одного обращения, ни одного письма к нему. Двери его дома были открыты и для маститого литератора из столицы, и для начинающего автора из далекого края, и для крупного специалиста, и для рядового сельского труженика. Эту черту шолоховского хлебосольства, как сумел, выразил в своем стихотворении наш местный поэт, учитель Михаил Николаевич Ковалев:

Письма приходили разные: с просьбами, жалобами, криками души. Но случалось, и нелепые. Однажды в Лазаревке, под Сочи, открыли ресторан и назвали его «Курень Мелехова». Директор ресторана решил поделиться с автором «Тихого Дона» своей «идеей» – нарядить официантов ресторана в казачьи костюмы. Шолохов, прочитав письмо, возмутился неумной затеей.

«Уважаемый Георгий Владимирович, – написал он. – Разрешите мне со всей прямотой сказать Вам, что в поисках «экзотики» у вас получается явный перебор… Нельзя, мне кажется, больше оскорбить национальные чувства (а также сословные), нарядив официантов в черкески или в казачью форму. И те и другие – исконно свободолюбивые люди, никогда и никому не прислуживающие, – и вдруг угодливо шныряющие с подносами… Вы об этом подумали? И кавказцу, и донскому казаку можно с ходу отравить пребывание в таком ресторане, не говоря уже об аналогиях, которые кое-кому могут прийти на ум. Думается, никто не будет возражать против архитектурной формы ресторана, но что касается обслуживающих – это дело тонкое, и подходить к нему нужно соответственно, чтобы не попасть на страницы «Крокодила», а хуже – «Правды» или «Известий», и не быть осмеянным на весь Союз. Популяризировать «Тихий Дон», сделав его героев официантами, согласитесь, не очень умно. Таково мое твердое убеждение».

Михаил Александрович обычно обращался ко всем по имени, ко мне – в зависимости от обстановки: официально – по имени-отчеству, по телефону часто называл комиссаром, а соседом – в быту, на охоте и рыбалке. Охотником он был страстным и удачливым, но в то же время скромным и дисциплинированным. Шел в засаду, в гон, куда попадал его номер. Начала охотничьего сезона не пропускал.

В тот год, который мне вспомнился, уже полсезона охоты на зайцев, лис, волков и кабанов прошло, а Михаилу Александровичу все некогда было взять в руки ружье.

Воскресным днем с группой охотников отправился на зайца я. Целый день пробродили мы впустую. Под вечер мне одному удалось подшибить косого. И захотелось поделиться добычей с соседом Шолоховым, чтобы вытянуть его на охоту на следующий выходной. Зашел я во двор в темноте. Собака-овчарка с цепи уже была спущена. Но, зная меня, даже не залаяла. Входная дверь была закрыта. В окнах дома темно. Бывало, Шолохов рано ложился спать, чтобы встать с петухами. Не захотел я нести назад зайца и прикрепил к термометру на окне.

Утром звонок.

– Здорово, сосед. Как дела? Что нового? Чем занимался вечером? – расспрашивал Михаил Александрович. – А у меня чудеса. Косые стали приходить в гости. Один на термометр забрался.

– Может, хотят напомнить, что идет сезон охоты, – говорю.

А Шолохов мне:

– Да, засиделся я. Но ты не знаешь, как мог забраться косой, если Барс спущен и не лаял? Значит, кто-то из близких подстроил.

– Узнаю – скажу, – пообещал я.

Через несколько дней иду на работу. Смотрю, на калитке висит полу ободранная, шелудивая лиса. Снимаю ее и чувствую, что наблюдает за мной со второго этажа мой сосед Шолохов.

– Ну что, приобрел воротник для своей тещи? – смеясь глазами, назавтра спросил Михаил Александрович.