Александр Мюлькиянц - Будни пенсионера

— Попросите вон, деда, пусть палкой их пару раз трахнет.

Но директрисса была неумолима:

— Выходите, причем немедленно.

— Я ведь потеряю очередь! А что мне делать с рыбой?

— Решайте, пожалуйста, свои проблемы на улице, хоть кирпичом их бейте по башке, с живыми же в кабинет я вас не впущу.

Спорить было безнадежно. Я поднял с пола своих обормотов и, с трудом запихнув их в черный пакет, молча вышел во двор. Ни во дворе, ни на прилегающих улицах ни одного кирпича найти я не смог. Под снегом, видимо, спрятаны все бесхозные стройматериалы. Можно конечно уложить рыбешек штабелями на рельсы, трамваи здесь ходят довольно-таки часто. Но бдительная милиция может заподозрить терракт. Попробовать что ли со всего маху шлепнуть их об стену Райсобеса; но так можно легко угодить и в дурдом. Но я решил просто: с живыми осторожно вернуться в контору. Не будет же начальник проверять убил я их, или тяжело ранил. Для этого нужно поплотнее упаковать их в два-три пакета, которых у меня не оказалось. Отправился искать в киосках; пришлось доехать аж до самого метро.

Короче говоря, пока я занимался рыбой,— Собес опустел: социальные карты, видимо, кончились. Но свет везде почему-то горит… появилась крохотная надежда. Осторожно стучу в дверь кабинета… «Заходите!» я от радости швырнул своих оболтусов под стул, стоявший у двери, а ввалился в комнату.

— Слушайте, где вы были? Мы вас заждались. Все запланированные на сегодня давно уже прошли.

— А я не думал, что все это так быстро.

— Садитесь и слушайте меня внимательно: социальная карта — это пожизненно ваша личная карта и вы не должны передавать ее никому! Запомните на всю жизнь свой секретный код! Ни при каких обстоятельствах не вздумайте показывать кому-либо свой ПИН-код!!!» и прочее..

Затем мне торжественно вручили карту и конверт. На бесплатной фотографии себя я просто не узнал; со снимка на меня нагло взирал Армен Джигарханян в роли вора в законе. Меня в Собесе так искусно нашпиговали ПИН-ами и КОД-ами, что выйдя на улицу, я почувствовал себя завербованным агентом особого назначения. Вообще, во всем этом мероприятии была какая-то интрига. Было что-то необъяснимо-таинственное и в их секретном коде и в самой карте. Тем не менее, из Собеса я вышел в приподнятом настроении, даже с каким-то чувством гордости за себя, за Райсобес и вообще, за всю нашу Родину. Мне казалось, что жить теперь будет легче, и даже веселее.

Помню такое же чувство овладевало мною трижды: при получении медали «Ветеран труда», ваучера и страхового полиса, который я благополучно потерял в тот же день. Я убедился, что жизнь для меня то рай, то ад попеременно; но если она перестает быть тем и другим, это наводит на меня тоску.

Подъезжая к метро «Щукинская», издали заметил вывеску «Карп живой». Я аж вздрогнул… В Собес, естественно, в третий раз я не вернусь. Решил заглянуть на рынок. Подхожу к любимому плакату; сидит мой продавец-весельчак, на перевернутой вверх дном бочке, и курит.

Задаю ему, второй раз за сегодняшний день, нелепый вопрос:

— А карп живой у вас есть?

— Завтра с утра завезут. Вы же сегодня у меня брали двух красавцев по семьсот грамм, помню на сто двадцать рублей.

— Я их уже съел.

— И как, вкусными оказались?

Вопрос повис в воздухе.

Я начал ощущать тяжелое, гнетущее чувство, именуемое чувством долга, и уныло поплелся к метро. По дороге домой я пришел к убеждению, что газеты и журналы можно смело не читать; нужно просто периодически посещать сегодняшнее заведение. Важно, что там проводится не просто формальная читка статей, но и их глубокий анализ, чего нам так не хватало на политзанятиях прошлого столетия.

Из дома еще пару раз безрезультатно позвонил в «Россию», быстро пообедал и, как было запланировано, помчался на выставку.

Белый зеркально-мраморный зал Дома Архитектора был заполнен зодчими, в основном бывшими бакинцами, среди которых мелькали и академики, и лауреаты госпремий, и профессора… От этого они не перестали быть нашими родными земляками. С кем-то из них мы не виделись примерно лет сорок, а то и по пятьдесят — и это тоже не столь важно; главное, что мы были очень рады встрече и в конечном итоге все друг друга узнали. Сама выставка была весьма объемной и интересной.

Акварели подкупали своей искренностью и теплотой. Здесь полная непосредственность и простота: что-то звонкое, молодое, смеющееся, солнечное и ясное… По-видимому, у Шурика более обостренная, чем у нас, тяга к Востоку, к его архитектуре, краскам, искусству, особенно прикладному,— все эти ткани, одежда, украшения, утварь… И конечно же любовь к его кухне, пахучей зелени, чуреку… Кстати, Путников всегда преподносил нам, бакинцам, приятные сюрпризы, после которых необходим основательный тайм-аут, чтобы их осмыслить. И сегодняшний вечер не был исключением. Всем присутствующим было предложено спуститься вниз, в ресторан «Архитектор» на непредвиденный фуршет. Обстановка в ресторане была настолько неофициальной и раскованной, будто бы мы не расставались с некоторыми земляками на сорок лет, по-прежнему встречались через день, с кем на работе или на Торговой, а с кем и вечерами на бульваре. Трое из наших земляков устроились у камина прямо на полу, слегка смягчив его негостеприимную поверхность подушками с кресел. В динамиках мягко звучала наша бакинская музыка. А за столами ни единого кавказского тоста… чиста европейский фуршет… все изыскано и вкусно… Ни тамады, ни, тем более, массовика-затейника. Я почему-то все это как-то связал с огромным нашим желанием вступления в Евросоюз.