Сергей Колбасьев - Арсен Люпен

Ключ подошел в точности, и дверь раскрылась без скрипа. До первой парты было всего три прыжка, но в ней ничего не оказалось. Ни учебников, ни тетради с конвертом. На ощупь пустой ящик. Заглянул — тоже пустота.

Снова захотелось сесть, но нужно было выскочить отсюда возможно скорее, и сердце колотилось так, что даже мешало думать.

И еле успел Бахметьев закрыть за собой дверь, как со стороны столового зала послышались шаги. Он бросился им навстречу — так было легче — и на углу коридора прямо лицом к лицу встретился с Иваном Посоховым.

— Здравия желаю, господин старший лейтенант! — Странно, он был совершенно спокоен и вдруг вспомнил: наступление есть наилучший вид обороны. — Разрешите спросить, который час?

В темноте лицо Посохова осталось непонятным.

— Да, — глухо сказал он, — здравствуйте, Бахметьев, — и, подумав: — Примерно без четверти девять.

Теперь — отчаянный шаг:

— Я на репетиции забыл свои учебники, а кабинет заперли. Как бы мне их достать?

Посохов молчал. Сейчас он выглядел совсем как тот буйвол, и молчание его было невыносимым. Хотелось броситься и сбить его с ног. Знал он, наконец, или не знал?

— Ерунда! Пошлете дневального. Ступайте в роту.

Значит, не знал. Красота! И был не расположен к разговорам. Совсем хорошо!

— Есть! — весело ответил Бахметьев, по уставу повернул налево и пошел в столовый зал, но сразу замедлил шаги. Тетради у него все-таки не было. Куда же она девалась и что будет дальше?

Огромный зал был пуст. Тусклый блеск мрамора, маленькая лампочка над бригом и длинные черные тени на паркете — сколько раз он все это видел, но еще никогда так остро не ощущал, как сейчас.

Говорят, всегда любуешься тем, что скоро должен потерять. Городом, перед тем как из него уехать. Дорогими чертами лица, которое больше не увидишь. Кто это ему сказал? Чуть ли не поэт Степа Овцын, но когда и по какому случаю? И неужели это было так?

Он шел с тяжелым сердцем, и над ним в гулкой высоте шел звук его шагов. Больше ни о чем не хотелось думать. Хотелось, чтобы всему пришел конец. И чем скорее, тем лучше.

— Господин Бахметьев!

Это был Плетнев. Он стоял в тени под хорами, и Бахметьев его сперва не заметил. В протянутой руке он держал небольшой пакет.

— Вот, вы забыли. Возьмите. — Но Бахметьев не пошевельнулся.

— Возьмите, — повторил Плетнев. — И не беспокойтесь. Никто не узнает.

Тогда Бахметьев шагнул вперед, вырвал у Плетнева пакет и со всей силой пожал его руку,

— Легче, господин гардемарин, — усмехнулся Плетнев. — Еще кто увидит.

В самом деле, пожимать руку нижнего чина отнюдь не годилось, но сейчас было не до устава.

— Почему… — назвать Плетнева на ты, как того требовал тот же устав, Бахметьев не смог — Почему вы это сделали?

— Спокойной ночи, — ответил Плетнев и сразу ушел.

Пакет был аккуратно завернут в газету и перевязан смоленой ворсой. Не терпелось его развернуть, и, кстати, поблизости никого не было.

Учебник минного дела, часть вторая. Описание самодвижущейся мины в 45 сантиметров, образца 1912 года. И, наконец, тетрадь, и в, тетради тот самый конверт со штрафными записками, который он взял из кабинета Кригера.

Теперь нужно было бежать к Лобачевскому и на радостях придумать с ним что-нибудь посмешнее.

Утром горнист неожиданно сыграл большой сбор. Неожиданно, потому что по расписанию в этот день полагалась прогулка.

— Большой сбор! — кричали дежурные. — Большой сбор!

К рундукам бежали бегом со всех концов роты. Фуражки, подсумки и портупеи, а потом толкотня у пирамид с винтовками и лязг насаживаемых штыков.

— Становись! — уже командовал фельдфебель. — Направо равняйсь! — И подбегали последние опоздавшие. — Смирно, равнение направо!

Второй неожиданностью было появление в старшей роте лейтенанта Стожевского. Одетый в строевую форму и при сабле с шарфом, он прошел вдоль фронта, по-лошадиному вскинул голову и крикнул:

— Здравствуйте, господа!

Рота ответила по положению, но удивилась: ее настоящий командир Иван Посохов еще вчера вечером был в дежурстве, а теперь куда-то исчез.

И сразу же по второй шеренге прошел неизвестно кем пущенный слух: Иван не то свернул себе шею, не то окончательно спятил с ума и ночью расстреливал из револьвера портреты в картинной галерее.

— Фельдфебель, — распорядился Стожевский, — ведите!

— Рота, направо! — скомандовал фельдфебель Метлин. — Шагом марш!

В картинной галерее, приставив ногу, уже ждала пятая рота. Третья и шестая входили в столовый зал с противоположной стороны, а посредине, у памятника Петру, окруженный офицерством, маленький и, видимо, смертельно злой, стоял генерал-майор Федотов.